Секондус потерял дар речи, но зрение не изменило ему: в темноте и впрямь светился чей-то огромный красно-желтый глаз. Он вдруг почувствовал запах дыма.
Кэти закричала во весь голос, чтобы ее услышали. Женщиной она была крупной, и потому ее действительно услыхали все.
– Вы надрались, как сапожники!
– Кэти, это дьявол играет на скрипке. Нам конец!
Его жена завизжала во всю глотку:
– Никакой дьявол ни на чем не играет! Сборище одних пьяных придурков на реке слышит, как сборище других пьяных идиотов играет на берегу вокруг костра. Сдается мне, они пытаются сыграть «Рафти-Тафти», но все время сбиваются. Это не дьявол играет на скрипке. Будь так, он играл бы в тон! А вы все время плывете кругами, как будто мозгов у вас не больше, чем у морской щуки, а теперь еще лодка налетела на камень и в днище образовалась пробоина. Не знаю, что вы пили, но мне кажется, я нашла виновного.
Кэти подхватила бутыль и хорошенько встряхнула ее. Изнутри донеслось бульканье. Принюхавшись, она закашлялась:
– Фуууу! – И швырнула ее за борт.
Секондус смотрел, как его бутыль, описав дугу, взлетела в воздух, а потом раздался всплеск. Он испустил мучительный и отчаянный вой, оглушительный и дикий, исходящий из глубины души, застывшей в шаге от края бездонной и бесконечной бездны, который эхом пронесся над водой и достиг гуляк на берегу. Музыка прервалась как по команде. С берега послышались крики:
– Дьявол! Он встает из воды!
– Он идет за нами! – крикнул кто-то.
– Бежим!
– Нет тут никакого дьявола, придурки! – словно издалека донесся до него слабый возглас Кэти.
Секондус вдруг сообразил, что тонет, потому что голос ее звучал вдали, а в ушах у него уже стоял плеск смыкающейся над головой воды. Захлебываясь, он еще успел шепотом поклясться, что, если только нога его ступит на сушу, он больше никогда не станет путешествовать по воде. А потом все вокруг потемнело и на него обрушилась тишина.
Когда Секондус пришел в себя, ему было так плохо, что он сразу понял, что угодил прямиком в ад. Прошла целая неделя, прежде чем он сообразил, что лежит на тюфяке в комнате, сплошь заставленной бочками, мешками и рулонами ткани. Поначалу он решил было, что умирает, но милая женщина, представившаяся миссис Ванн, стала кормить его укрепляющим бульоном, молочными гренками и каким-то ужасным напитком, который она называла эфирным чаем. Она уверила его, что крепких напитков у них нет, а если бы и были, то она бы ни за что не дала их ему. Уже через две недели он ощутил, что худшее осталось позади, и начал понемногу приходить в себя, рассказывая Кейтлин байки о роскошных домах и портретах их обитателей, которые написал. Секондус счел, что у них состоялись весьма интересные беседы, хотя Кейтлин, передавая их содержание Гидеону, выразительно закатывала глаза.