– Но, во имя всего святого, что мы будем делать, Гидеон? Путешествовать по воде он отказывается наотрез, а отправить его в одиночку по тропе мы не можем. Он пропадет ни за грош. Не думаю, что у него достанет на это сил, – возразила она, когда Гидеон предложил отправить Секондуса восвояси, раз ему стало лучше.
Художник ухитрился подслушать эти разговоры – тот факт, что кладовая выходила на кухню, существенно облегчил ему задачу – и понял, что супруг миссис Ванн предпочел бы, чтобы он ушел. Гидеон сказал, что готов посадить Секондуса на следующий же плот, на котором найдется свободное место, и даже согласен заплатить за его проезд плотовщику. Двойную цену, если понадобится.
– Ох, Гидеон, – рассмеялась Кейтлин. – Ладно, я что-нибудь придумаю.
Секондус потихоньку вернулся обратно на свой тюфяк. У него возникло такое чувство, будто миссис Ванн его предала. Он не мог без страха думать об очередной поездке на лодке, что стало для него весьма побудительным мотивом найти местное применение своим талантам. У него по-прежнему оставались его ослики, краски, кисточки и даже несколько холстов. Посему он не станет откладывать в долгий ящик поиски «Лесной чащи», на которой жила та самая пресловутая английская леди. До сей поры ему не доводилось иметь дела с титулованными английскими дамами, и у него сложилось впечатление, что они, по крайней мере в собственном представлении, являются чуть ли не существами высшего порядка. Он надеялся, что хозяйка «Лесной чащи» не станет важничать настолько, что будет высокомерно взирать на того, кто служит искусству.
Кейтлин приободрила его, заявив, что если де Марешали решат прибегнуть к его услугам, то, скорее всего, позволят ему на время поселиться в пустующей хижине на своей территории. Подобная перспектива не могла не радовать, и вскоре Секондус уже внушил себе, что де Марешаль – на редкость благозвучная фамилия, сулящая ему роскошный теплый прием и щедрый заказ. «Мадам! – скажет он, отвешивая свой лучший поклон. – Я к вашим услугам!»
Первое – хорошее! – впечатление имело решающее значение, но во время своих странствий Секондус подметил, что от художников, подобных ему, ожидают, что они будут несколько выбиваться из общего ряда, отличаясь некоторой небрежной эклектикой, хотя он уже знал, что добиться чего-либо подобного в Вирджинии крайне нелегко, поскольку мужчины здесь и так предавались крайностям в одежде. Но, подобно неистощимому запасу его россказней, собственная внешность давно стала для Секондуса неотъемлемой частью профессии. Открыв свой саквояж, он принялся задумчиво обозревать имеющиеся в наличии наряды. Затем, выбрав наименее поношенные из них, он развесил их проветриваться на солнышке. Миссис Ванн любезно снабдила его ведром горячей воды и куском твердого желтого мыла, за что Секондус рассыпался перед нею в благодарностях. Вымывшись, он причесался, перочинным ножом вычистил грязь из-под ногтей и даже ухитрился побриться своей ржавой бритвой, впрочем, весьма небрежно. После этого Секондус откланялся, осыпав Кейтлин самыми цветистыми комплиментами, кои смог придумать, превознося до небес ее добродетели, гостеприимство и крепкий бульон, назвав ее «доброй самаритянкой» и расспросив о том, как добраться до «Лесной чащи». На прощание он пообещал, что после того, как обустроится на новом месте, вернется и в меру своих скромных способностей отплатит ей семейным портретом за ее доброту.