Такая мама не станет эгоистично «присваивать» дочь, не давая возможности отцу провести ее из маленького безопасного мира младенчества в большой и увлекательный взрослый мир (ведь именно папе традиционно должна принадлежать роль такого гида по большому миру – другое дело, что отцы не всегда берутся ее выполнять, но об этом – позже).
Эта мама не станет препятствовать бабушке любить ребенка так, как та умеет, – возможно, несообразно передовым достижениям педагогической мысли, зато искренне и безоглядно.
Эта мама не будет ограждать ребенка от «пагубного влияния» друзей и подруг, претендуя на роль единственного возможного гуру во всем, что касается мировоззрения и увлечений дочки.
Эта мама даст ребенку достаточно свободы, чтобы удовлетворить его потребность в самостоятельном развитии. Она не станет исполнять буквально все его желания, отсекая возможность самостоятельной работы для их достижения, – она даст ребенку право на свои маленькие и большие победы (и поражения тоже!) и будет скорее не руководить, а наблюдать и получать удовлетворение.
Да, в таком отношении к ребенку мало страсти – в том понимании, которое люди вкладывают в это слово традиционно: чувство на грани аффекта. Зрелая любовь матери – это скорее мудрость и взвешенность. Но кто сказал, что в отношениях мамы и дочки должен быть накал страстей, словно в мексиканской мелодраме?
Но, помимо слишком сильного слияния, опасна и тенденция неоправданного разобщения, в особенности в первые годы жизни ребенка. Крайности в данном случае одинаково чреваты негативными последствиями, и вот почему.
Согласно исследованиям Станислава Грофа, для формирования так называемой правильной «матрицы рождения» и становления импритинга (запечатления образа мамы младенцем), для возникновения у дочери базового доверия к миру необходимо главное условие: в течение всего первоначального периода жизни, в особенности так называемого «грудничкового», длящегося как минимум до года-полутора лет, дочка должна получать полнейшую уверенность в том, что ее в этом мире ждали, любят, интересуются ею и помогут в любой момент. Для этого в самом начале нужно только одно: не разлучать маму и ребенка.
Но если мама дистанцируется от ребенка физически или эмоционально, если она не слишком ласкова и внимательна – то ли по причине эгоизма, то ли из ложного страха «избаловать вниманием», – в этом случае ребенок остается бо́льшую часть времени один на один со своими трудностями. В этот момент у ребенка формируется страх ненужности, который становится его спутником и во взрослой жизни. Когда люди боятся принимать самостоятельные решения, постоянно видят опасности на ровном месте, цепляются за надоевшие отношения, боясь остаться в одиночестве и не веря в собственные силы, – все это отдаленные последствия тех, младенческих, страхов. Именно поэтому большинство из нас, прошедших через отечественные роддома и культуру воспитания, выросли в парадигме, сформулированной героиней Лии Ахеджаковой: «У верблюда два горба, потому что жизнь – борьба». Все, мироощущение уже сформировано: «Жизнь – штука тяжелая, все блага мира нужно добывать непростым путем». Каким? А единственным доступным ребенку – плачем. И вот фрустрированные с момента появления на свет детишки сводят с ума своих родителей криками и, как мы полагаем, «постоянными капризами»: инстинкт самосохранения, руководящий ребенком, подсказывает, что для выживания необходимо во что бы то ни стало добиться родительского внимания. И малышка у эмоционально холодных, слишком жестких или, напротив, чрезмерно испуганных родителей делает это, как умеет: она становится беспокойна и капризна уже с рождения. Причем такую модель поведения дети проносят через всю жизнь: чтобы нормально чувствовать себя и «притянуть» хоть немножко заботы и тепла со стороны окружающих, обделенные вниманием во младенчестве люди, вырастая, постоянно жалуются на жизнь, ноют, болеют, попадают в аварии (это так называемая склонность к повышенному травматизму) – иначе жизнь им не «в кайф».