Как я вернусь?
Просто доживешь до сегодня, и мы продолжим этот разговор с того момента, на котором остановимся сейчас.
Я готов, сказал Док. Что нужно сделать?
Я сделаю, сказал Гайюс. Вот всё, что я тебе сейчас рассказал и с чем ты согласился… Да будет так.
И стало так.
– Ну сколько можно? Каждый раз одно и то же, я задрался просить, чтобы ты этого не делал.
– Конечно, это я виноват, что…
Дальше Док не расслышал – он вообще слышал всё, как сквозь толстое одеяло, которое, к тому же, еще мнут и возят по ушам, так что шорох окончательно заглушает едва доносящиеся звуки. С той стороны накрывшей Дока беспросветной душной тьмы до него долетали голоса. Но разобрать слова он не мог, только интонации, только эмоции. Никакого смысла. Двое ссорились по ту сторону ватной тьмы – искренне, безоглядно. Только если совсем замереть и не дышать, можно было расслышать чуть больше.
– Конечно, опять я виноват.
– А кто? Я что ли?
– Да я вообще виноватых не ищу, послушай…
– Ну конечно, ты же такой справедливый, такой просветленный.
– Да послушай!
Один голос Док узнал почти сразу. Второй легко было вычислить, но поверить… Это я что ли? Док зашевелился, пытаясь разгрести одеяло, найти выход из глухого кокона. Но его движения породили новые волны шороха. Несколько следующих итераций в поиске то ли виноватого, то ли самой истины Док пропустил. Зато глаза немного освоились с темнотой, и он начал видеть, но не то, что внутри «одеяла», а, как в закопченное стекло, то, что по другую сторону. То. Того. Темный силуэт, обведенный тусклым светом. Клемс. Мое ты счастье. Это всё, что он успел понять.
И тут же его смела лавина эмоций, к которым он не имел отношения, которые не имели отношения к нему – но он их чувствовал. Досада, раздражение, отчаяние и тоска. И ярость. Хотелось наброситься на этого… этого… И просто заткнуть ему рот, чтобы не смел… И разорвать на куски. И уйти насовсем, чтобы больше никогда. Никогда.
О боже. Боже, боже.
Док вспомнил этот день, эту ссору, то есть не ее саму, а то, что было потом, как они ходили кругами по дому, искали возможности подойти ближе, как подавали робкие сигналы – потому что в начале никто не хочет показать, что сдается, что признал себя неправым. Не хочет показать, что был так слаб, что поддался атмосферному фронту, магнитой буре, недосыпу, вчерашней усталости, давним, детским еще синякам и ссадинам в собственной душе и вставшим криво звездам в небесах. Ни один не хочет первым показать, что жить не может без другого. Ни один. В начале. А потом – потом-то конечно, кто-то самый смелый и здравый сделает этот шаг, посмотрит этим взглядом, скажет это вслух. А то и оба разом. Как оно было в тот день? Кто первый протянул руку и коснулся напряженной спины? Всё будет – всё было – хорошо.