Вам, зрителям.
Потому что я не с вами, я по другую сторону экрана.
Это я мечусь между Климпо и всей своей обыденностью, между фактом смерти и жаждой продолжения жизни во всей неизменности, какой ее жаждет счастливое сердце.
Это я умер там.
Я, Док.
Я выпал из потока жизни. Выдрался из него, теряя ошметки кожи на камнях, между которыми проложено его прямое русло. Я прошел сквозь стену и перестал быть с вами. Я призрак. Меня не интересует, что будет дальше. Я хочу, чтобы было, как тогда.
Призрак в кино, допустим, мешает своей возлюбленной продолжить жизнь. А я не даю своему мертвому продолжить свой смертный путь. Погрузиться в смерть. Остаться в покое.
Я не даю ему умереть, потому что чувствую: тогда умру я. И боюсь этого.
Потому что это я умер там, в Климпо, и по какому-то недоразумению – за каким-то чертом – остаюсь здесь. А жить не могу. И боюсь, что так будет теперь всегда, как будто моя жизнь не может закончиться никогда теперь – в точности как призрачное посмертие призрака. Я обречен бесконечно слоняться, то есть медленно-медленно метаться между Климпо и базой, между базой и домом, где красное одеяло огромным пятном на кровати – и я не могу убрать его с глаз долой, потому что призрак не может ничего сделать с материальными предметами.
Я не могу примириться с его смертью, говорит Гайюс. Сильная провокация – сказать мне, что я чего-то не могу. Но недостаточно сильная в этом случае.
Я не хочу примиряться.
Это нежелание гораздо сильнее моего желания доказать, что я могу всё.
Хотя, конечно, меня от этого желания долго и старательно лечили. Мало что может быть опаснее человека, готового на всё, лишь бы доказать, что для него не существует невозможного. Сам же Гайюс лечил. Ну вот, вылечил. Желание доказывать свою неизмеримую крутизну во мне стремится к нулю с той же силой, с какой сам я стремлюсь к Клемсу.
Я слабак. Я сдался без боя. Я не могу взять себя в руки и направиться прямым путем к исцелению. Какое счастье.
Зигмунда Фрейда говорит, что вот так ее мать и зачала ее – отказавшись принять факт смерти своего мужчины. Вот таких чудовищ рождает сон разума. Но мне это не грозит. Впрочем, у меня уже есть три чудовища, разве не так?
– Кто бы спорил, а я не стану, – серьезно ответила Зигмунда Фрейда.
Док взлетел над диваном, перевернулся в воздухе и встал на обе ноги, поймав взлетевшую вместе с ним книжку.
– Черт, черт! Как ты тут оказалась?
– Это мой дом, забыл?
– Но как я…
– Мой дом – мои правила, и по правилам ты не мог услышать, как я пришла. Люди, знаешь, часто не слышат моих шагов.