И даже тени твоей не даю покоя: зачем-то пишу эту глупую, глупую историю. Еще и оправдываюсь тем, что мне велела ее написать фарфоровая кукла, раскрашенная под сахарный череп. Прости. В какой-то момент и я отступаю. Понимаю, что всё зря. Этот чертов текст – уж точно. Всё внутри меня, я здесь один, тебя здесь нет. Нет смысла говорить с тобой, а тем более – говорить за тебя. Прости. Прощай.
Док безжалостно захлопывает крышку лаптопа.
Надо спать. Завтра – непонятный пока день, значит, планировать придется на ходу, значит, нужны все возможные силы и ресурсы, значит, надо восстановиться, насколько возможно. Подушка, плед, спать. Это быстро. Этому их учили, он талантлив, он уже спит.
Ему снятся слоны. Не те, с которых все началось – африканские дикие звери, буйные в гневе, злопамятные, чадолюбивые пыльные страшилища; и не те, что норовили взлететь из его рук, сверкая и переливаясь стеклянными сполохами. Нет, ему снятся грациозно переступающие через крыши домов комариные ножки, поджарые мускулистые тела, покрытые квадратными попонами, каменные дворцы и обелиски на мощных спинах. И как будто на одном из слонов – стеклянная башня, а в ней растекшимся яичным белком колышутся мертвые часы. И как будто на другом танцует золотой человек и выдувает в золотую трубу самую громкую в мире колыбельную, чтобы никто не услышал, как Док кричит и плачет во сне.
– Ладно, – сказал Клемс. – Время кончилось.
– Это моя работа – следить за временем.
Я не про это время, я вообще, подумал Клемс. Но этого точно не стоило говорить вслух, и он не сказал. Пожал плечами, кивнул, признавая правоту терапевта. Он спешил. Он очень торопился. Теперь, когда его осенило, когда он понял, что делать – так трудно было методично соблюсти весь ритуал ухода, и, главное, дышать не глубже и не чаще, чем десять минут назад, чтобы Гайюс не заподозрил неладного. Всё в порядке, всё как обычно.
Тайгерм. Как он не догадался сразу! Что, если провести обряд, принести жертву? Не метафорически – на самом деле. Пятьдесят кошек? Какая глупость. Вот он, венец творения, царь природы, гордо и бессильно звучащий человек, сын царя, храм божий, всех чудес чудесней – вот он и будет жертвой на этом костре. Долго тормозил – а Док бы давно догадался. Док бы сразу… Ему не нужно девяносто девять попыток, чтобы сделать что-то. Он сразу начинает с сотой. Я не он, у него свой отсчет, у меня – свой. И вот: девяносто восемь, девяносто девять… сто.
Дел на неделю – всё обустроить так, чтобы у тех, кого он назначил себе палачами, сомнений не возникло: всё чисто, никакой игры, желанный приз добыт без подтасовок со стороны приза. А дальше они все сделают сами, они умеют. Клемс выбрал лучших. Тех, с чьими бойцами схлестнулись тогда, в Климпо. И в этом есть какая-то… связность. Это правильно, потому что красиво. И надежно, потому что лучших палачей и быть не может.