Я сейчас вспомнила знаешь, что? Помнишь, в Климпо… А, нет, тебя с нами не было еще. Клемс был жив, а тебя не было. Так вот, я, кажется, видела его там. Я же этот взгляд ни с кем не спутаю. Док? Нет, на самом деле они очень отличаются. А вот этот взгляд – небесный, злой, я его видела там. Не веришь? Вот и я думаю, как-то это слишком. Потому что второй раз я его видела тоже. Когда мы вытаскивали Дока, помнишь это шоу? И там он тоже был. То есть я не могу ничего определенного сказать, и доказать ничего не могу, у меня ничего нет, кроме взгляда и мороза по коже. Я про это и хочу посоветоваться с тобой. Как ты считаешь, мне с этим к Гайюсу или к Доку?
Это когда просыпаешься – а он рядом.
Дышит. Это первое, что понимаешь, потому что прикоснуться страшно. Тебе страшно, и ты боишься, отдаешься древней силе, позволяешь ей властвовать, мышцам – окаменеть в этом страхе, коже похолодеть, дыханию прерваться.
Проснуться ночью от ощущения, что в постели теснее, чем обычно, чем ты уже – нет, не привык, но запомнил, выучил. В первом, сонном еще, бессознательном обследовании пространства эта теснота окатывает острым чувством облегчения: ну вот, я знал, что на самом деле так и есть, всё было кошмарным сном, вот и проснулся наконец, и наяву всё как надо, всё как было, всё как…
И тут же следом ледяной ужас.
А потом: ну что ты? Ну, всё это уже было, ничего страшного. Да, это покойник, но это наш покойник, твой, мирный, неопасный. А потом: боже милостивый, за что это нам? Как будто не сам заварил всю эту кашу – то ли позавчера, то ли год назад, то ли девять…
Что там за ночь сегодня? Время мертвых? Последнее полнолуние перед Йолем? Когда ж еще и обнять возлюбленного.
А потом: его не обнять.
И вот в этот момент уже окончательно просыпаешься.
Прикоснуться теперь не страшно, только горько от невозможности. Как будто, будь такая возможность – прикоснулся бы. Ты вообще хочешь знать, каков он на ощупь? Честно?
А потом: уже отводя взгляд от неподвижного тела, занимающего настолько привычную форму пространства, что хоть вой, хоть ладонь прокуси, – замечаешь, как шевельнулись тени от складок на одеяле, как живые, будто вздохнули.
И понимаешь. И не можешь вместить понимание.
Столько времени – столько раз – приучал себя не доверять сладкой надежде, не поддаваться радости. Защищаешься теперь не на жизнь, а на смерть. А смерть отступает в сторону, щурится, приценивается – и отступает. И нечем больше защищаться. И ты остаешься беззащитным перед возможностью потери, полностью безоружным и бессильным.