Док поворачивается к нему. Бобби как Бобби, никаких младенцев, наоборот – очень собранный, осторожный, как будто проводок выбирает: какой перерезать?
– И что ты думал, Бобби?
– Не помню, Док.
– Ладно.
Такие мысли в голову не пролезают. Как можно подумать: «я умер, а потом оказалось, что это был другой я, а я на самом деле жив»? Это как если тебе сообщили, что твой старый друг умер, и ты приезжаешь, сидишь всю ночь у гроба с семьей, и едешь на кладбище, и после остаешься со всеми, чтобы помянуть усопшего – а месяц спустя встречаешь его на улице и чуть не падаешь от удивления: «Я тебя похоронил, оплакал, я уже учусь жить без тебя, почти научился… Откуда ты взялся?!»
Вот так же, но только о себе самом.
Поэтому никто из них не помнит. Но, может быть, остается смутная тревога, как засасывающая жижа под коркой спекшейся от зноя соленой земли. И тогда голос садится, першит в горле, близко-близко подступает беспричинная тоска. Тело напрягается, замирает, как на краю обрыва. Взгляд, направленный в глубину себя, слепнет. «Что я должен помнить?»
Ничего, Бобби. Тебе там помнить нечего. А я помню, как потерял тебя там. Всех вас там потерял. Ровно девять никогда не бывших лет назад.
– Я вспомнил, – Бобби захлопывает крышку, тыкает в кнопки, слышно, как с гудением вращается мешалка. – Я вспомнил, как Данди заработал свое имя.
– Я думал, ты про Климпо вспомнил.
– А ты все зубочистки сломал, Док. Тебе дать новую пачку?
– Не надо.
– Я про Климпо. Это же было как раз там. Держи.
– Там? Ладно, спасибо.
– Ну да. Ты же видел, как он вытаращил глаза… «Одуванчики, парни, смотрите, одуванчики».
– Нет, было не так. Он уже потом, в самолете, все удивлялся: одуванчики в Африке. Не ожидал увидеть.
– Да нет, Док. Это в Климпо было. Как раз перед тем, как ты пошел слонов гонять. Возле того газона, справа, за бордюром, был одуванчик, один такой. Его потом пулей срезало. А до того мы лежим, головы не поднять, и он такой шепчет: «одуванчики». И слышно – как будто он в тишине говорит. Я потом уже догадался, что по губам прочитал. Просто у него лицо в этот момент было такое, как будто тишина вокруг, вот мне и показалось, что я слышу его голос. Искажение восприятия. Я его голос достроил из общего представления о нем, как он обычно звучит, и какое выражение лица…
– Я понял, Бобби, можешь не объяснять. Нас всех этому учили.
– Ну вот, с тех пор он и стал Данди, потому что dandelion.
– Я знаю, почему его так зовут, – терпеливо сказал Док и сломал зубочистку. – Только в Климпо этого не могло быть. Новенький потом пришел, после.