– Ну, как тебе сказать, – протянула Рыжая. – По крайней мере, в этот раз ты сам помнишь, что ты здесь «опять». Это уже что-то новенькое. Наверное, это хороший знак.
Наверное, подумал Док. Но у меня уже нет сил полагаться на знаки. Нет сил ломать реальность через колено. Нет сил даже просто быть. Он закрыл глаза и перестал пытаться.
– Док, Док…
Судорожно втягивая в легкие воздух, он понимал, что спастись не вышло. К выдоху – уже знал: просто сон. Открыл глаза.
Мертвый стоял над ним темным столпом в темноте. В то, что и это – сон, Док даже не пытался поверить.
– Док.
– Да.
– Пойдем.
Когда он был маленьким, совсем маленьким, не старше трех, от такого отчаяния он ревел – горько, громко. Сейчас только медленно, трудно вздохнул. Проверил руку: чипа нет. Значит, он – это всё еще он сам, Док, не Рей. Впрочем, Клемс – этот Клемс – наверное, не перепутал бы. Значит, так и есть. И надо идти туда, откуда он не так давно ушел, оставив короткую записку лиловой губной помадой на окне. Смешной и глупый вызов. Безнадежный крик о помощи.
– Пойдем.
Уже вставая, заметил, как мертвый смотрит на красное одеяло. Как? Никак. Взгляд пустоты. Долгий, неотрывный. Пустой.
Пожалеть его оказалось нечем.
Да и в дурдом идти – больше некому.
– Только мы с тобой. Живой и мертвый. Хотя… Пока я не приму душ и не выпью кофе, живым я себя считать отказываюсь.
– Не имеет значения. Кем ты себя считаешь.
– Да? – вздернул брови Док. – Хм.
Опять долго, долго смотрел на разложенную перед ним одежду. Разглядывал ее, как будто пытался что-то спрятанное в ней отыскать. Может быть, бомбу. Или пытался притянуть ее к себе посредством телекинеза? Кто их знает, мертвых. Или нет, не так.
– Ты как будто эту футболку сам из ничего выделываешь, – сказал Док. – Или переделываешь. Тебе цвет не нравится?
– Пепел и вода, – медленно сказал мертвый. – Пепел и вода.
– Что? – удивился Док. – Это… стихи?
– Такой цвет.
– Да, неброско. Мы же по делу.
– Пепел и вода.
– Нет, – Док застегнул ремень и покрутился, проверяя свободу движений. – Не понимаю, что ты говоришь. У меня ком в горле от твоего голоса, и если бы ты был Клемсом, я бы сейчас тебя обнял. Но ничего у нас не выйдет, так что пойдем, вытащим Рея. Что нам еще остается. Оружия я тебе не дам, извини, и так выходит какой-то гребаный зомби-апокалипсис. Убить тебя могут? Нет. Я так и думал. Ну, пойдем.
По ночному городу доехали быстро, оставили машину недалеко, но так, неочевидно. Мертвому удивительно легко подчинялись замки, сигнализация на него не реагировала, система наблюдения не замечала – и Док шел словно в тени его несуществования, невидимый, как будто и сам не существовал. Пустынные лестницы, длинные коридоры, резкий свет, железные двери, тишина везде. Мертвый владел всеми навыками живого Клемса. Все па бесшумного танца, все плавные скольжения, четкие паузы, мгновенные броски. Жуть подкатывала, как тошнота, но Док уже включился, работал, на этом многое можно вынести, вообще всё, так уж оно устроено, специально. Они спустились в подвал, проникли в царство диковинных аппаратов, листов черной пленки, просвинцованной резины. Док нашел подходящую перчатку и взял ее с собой наверх. Он помнил дорогу, хотя уходил с девочками в тот раз какими-то нездешними путями. Понимал, что шли они не на самом деле здесь, а дорогу помнил эту, другой никакой как будто и не было. Мертвый шел, кажется, на каком-то своем, неживом чутье. Доку стало легче, когда он заметил, что уже не пытается назвать напарника тем, живым именем. Не Клемс. Во всяком случае – не его Клемс. Ну, значит, не ему и разбираться. Хоть что-то.