При обширном елисаветинском дворе не было, может быть, одной-единственной чистой семьи. Даже тот, кто, пылко любя собственную жену, не хотел бы спать с чужой женой (и такие чудаки бывают на свете), не решился бы на это, из боязни показаться смешным, а это, как известно, гораздо более страшно, более при дворе губительно, чем, скажем, прослыть клеветником, доносчиком, лгуном или казнокрадом.
Петру Ивановичу Шувалову было не до амуров. Он рассуждал и решал за весь сенат, работал за все коллегии, думал за государыню; он, казалось ему, один без всякой подмоги, двигал Россию к цивилизации, к славе между народов европейских, делая своими руками новую эпоху коммерции и промышленности; однако не спать с чужой женой не решился бы и Шувалов, справедливо боясь «смехов и труненья двора».
— Сменять амура хочу, — сказал сенатор своему другу — тучному изнеженному генералу, — только мне надобен амур незаботный. На мне, Степа, Россия. Мне не досужно склонностям в подробность изъясняться и от рогатых мужей под фижмами хорониться.
Внук стольника и отпрыск Солохмира Мирославича, в XIV веке выезжавшего из Большой Орды к Рязанскому великому князю Олегу Иоганновичу, Апраксин Степан Федорович имел жадность к славе, к деньгам, к чинам, к кавалериям, к почестям, к сатраповскому «упражнению в роскошествах».
В 37‑м году он под рукою Миниха не усердно дрался с турками; выегозил быть посланным в Петербург с известием о взятии Хотина; был жалован Анною Леопольдовной поместьями, когда знаменитый фельдмаршал схватил в постели герцога Бирона; за следствие над Лестоком был дарен Елисаветою домом лейб-медикуса на Фонтанке со всеми мебелями, фарфорами и серебром. Первая жена Степана Федоровича, дочь канцлера Головкина — Настасья Гавриловна, принесла за собой немалые богатства, ну и Агриппина Леонтьевна, вторая жена, вошла в дом не с пустыми руками.
Государыня была к генералу расположена; Екатерина «имела поверенность», Петр Федорович, не терпевший жениных людей, говорил с ним сердечно; обер-егермейстер числился в друзьях; новый фаворит также; Бестужев «приятельствовал со старинных времен».
— Сменять амура хочу, друг мой нелицемерной, — сказал Шувалов, — сердце у меня не заселено, Степан Федорович. Такая беда. Будь хоть ты сочувственником.
У сенатора была жирная красная шея, круглые трясущиеся щеки в щедринах и рыжие волосы на толстых пальцах.
У гофмейстерши княгини Куракиной были счастливые глаза, прекрасное белое лицо в чертах правильных, но не холодной правильностью, а с нежностью и женственностью славянской.