Старенький щуплый капрал, до костей промерзший под недлинной васильковой епанчой, сопровождал несчастливых.
Дровни смердели.
В верхнем ряду этих людей, наваленных как поленья, лежал Петух. Его трудно было бы опознать: щеки оползли, нос из репки превратился в сморщенную горошину, а вместо левого глаза зияла черная дыра.
Дровни стонали.
Возле Анического дворца, выстроенного графом Растрелли для обер-егермейстера, пегая коняга повалилась в жесткий снег.
Возница в мерлушечьем тулупчике, покрытом зеленой китайкой, принялся неторопливо крутить четвероногой страдалице жидкий хвост, видимо, для придания сил и мужества.
Щуплый капрал ворчливо учил:
— Да как ты, леший, крутишь-то? Да разве так люди крутят?
Петух сказал:
— Поморозите нас, диаволы! Всех поморозите.
Кто-то из несчастливых просто добавил:
— Паршуков вона уже помер, а Гришка безрукий кончается.
Петух стал глядеть своим единственным глазом, никак не похожим на веселую большую веснушку, в окна дворца, высящегося четырьмя жильями над высокими насыпными берегами замерзшего пруда, что серебрился широким лезвием вдоль перспективы.
— Там, в светлицах ихних, небось, тепло, — сказал Петух. — Им чего помирать!
Коняга, приведенная кнутом, вожжой и выкручиванием хвоста в состояние сравнительной бодрости, сначала села на тощий заиндевелый зад свой, потом, пошатываясь, встала на ноги.
К госпитальному дому щуплый капрал доставил смердящие и стонущие дровни часа через три.
— Куды привез? Куды? Чтоб тебя пополам! — заорал выбежавший на крыльцо медицинский служитель. — Поворачивай! Поворачивай, с Господом Богом! Да живо!
Во дворе госпитального дома стояло еще трое дровен с наинесчастнейшей поклажей.
— Поворачивай, сатана! Поворачивай! — орал медицинский служитель.
И верно, госпитальный дом был набит солдатскими полутрупами до краев. Больные жестокими лихорадками и прилипчивыми горячками и тяжело раненные валялись, вперемешку, на койках и на полу, в покоях и в сенях.
Ямой зловоний можно было бы назвать госпитальный дом.
— Мы ж к вам, господин служитель, не так чтобы многих и доставили, — нерешительно уговаривал закоченевший капрал, — их, господин служитель, в пути довольно померло! Ей, ей, не вру! Господин служитель, коли счесть, может, и до половины померло.
— Поворачивай, сатана, поворачивай! Вези обратно в команду.
Те, из несчастливых, которые могли шевелиться, оттирали заиндевевшими епанчами белые носы и щеки.
Петух сказал:
— Оттаять бы сколько-нибудь, господин дохтур, а потом и в команду.
В госпитальный двор въехали бодрой рысцой пятые по счету дровни с героями Егерсдорфской баталии.