Обвинялся Остерман в утайке тестамента «блаженныя памяти императрицы Екатерины I», по которому выходило, что ежели великий князь (т. е. Петр II) без наследников преставился, то имеет по нем наследовать цесаревна Анна и ее десценденты (голштинский, значит, уродец), по ней цесаревна Елисавета и ее десценденты, «однако ж никто никогда Российским престолом владеть не может, который не греческого закона».
И еще обвинялся Остерман в составлении свадебного проекта для Елисаветы, предлагая ее выдать за чужеземного убогого принца. И еще в учинении Елисавете разных озлоблений. И еще…
Миних, Головкин, Левенвольде, Менгден и Темирязев расставлены были в полукружок подле эшафота. На победителе герцога Бирона и многих народов вихрился красный плащ, поверх кафтана цвета лезвия шпаги. Держался Миних прямо, как палку проглотил, и даже озирал астраханцев злыми глазами. Однако лицо его, красивое чертами, было будто вылеплено из снега. При заарестовании, в ночь на 25 ноября, мушкетеры изрядно поколотили генерал-фельдмаршала. На переносице, над левым глазом, над губой, на скуле повскакали багровые дули и Щедрины, но, как следствие протянулось, то и негодь вся с лица, красивого чертами, поуспевала отвалиться.
Когда сенатский секретарь дочитал приговор до конца, к Остерману подошли солдаты, подняли его со стула и положили лицом вниз на пол.
Женщины с превеликой живостью похватали детей на руки, а которые — посадили к себе на плечи, чтобы лучше было глазеть.
Палач сдернул с приговоренного куцый парик и расстегнул ворот как у шлафрока его, так и у рубахи. Обнажилась желтая жилистая шея.
Женщинам и детям не было скучно.
Палач швырнул старика на плаху и ухватил за волосы, Головкин, Левенвольде, Менгден и Темирязев потупились, а Миних, улыбнувшись непритворно, не опустил глаз. В эту минуту он забыл, что ему следующему всходить на эшафот. Левенвольде — в прошлом красавец, игрок и волокита, услыхал подле себя: «Сие не худо!» Он подумал, что генерал-фельдмаршал сошел с ума.
Второй палач поднял топор.
Тут сенатский секретарь не торопясь вынул другую бумагу и прочел:
— Бог и государыня даруют тебе жизнь.
Остермана подняли.
Миних выпятил с презрительностью нижнюю губу.
Из толпы первой стала лаяться купецкая жена в куньей шубе; а за ней и другие.
— Прошу вас возвратить мне мой парик и шапку, — сказал тихим голосом помилованный.
Подали. Напялил.
Застегнул дрожащими пальцами ворот у рубахи и у шлафрока.
Астраханского полка долгоносый профос, в сермяжном кафтане с зелеными обшлагами и в козлиных штанах, вытер кулаком слезу.