— Да это за доски, — пояснил Якуб Ольге Ивановне. — Донесла какая-то сволочь! Могут припаять… Время строгое…
Мирон повернул голову и долго смотрел на Сидора. Тот отвернулся и продолжал мести подметенный пятачок.
— Я тебе что сказал?! — вскричал Мирон.
— А? — вскинулся Сидор.
— Поезжай в лесхоз.
Мирон посмотрел на Якуба. Тот снова отвел глаза. Мирон улыбнулся Ольге Ивановне:
— Останетесь за меня.
Мирон стоял навытяжку, но в глазах робости не было. А Игнатий Петрович ходил перед ним и бросал тяжелые слова:
— Пойдешь ты у меня тот лес рубить! Не погляжу, что рядом под пулями ходил. Топор в руки, пилу в зубы. И дух за спиной с винтовкой стоять будет. Партизан! Ты мне эти партизанские замашки…
И кулаком потряс, так был взвинчен. Взъерошил волосы, провел по лицу пятерней, спросил другим тоном:
— Сколько хоть взял? На крышу хватило?
— И на летнюю столовку…
— О, грабитель! Пристроил на место?
— К вечеру все доски будут на месте.
— Ну, слава богу…
Он подошел, остановился в метре, проговорил чуть не со стоном:
— Да нельзя же так!
— А как, Игнатий Петрович?
— Как, как — заладил, — Игнатий Петрович отошел, постоял у окна, сутулясь. — Поезжай назад, Мирон.
— А с этим? — показал на повестку.
— Выпишем доски задним числом. Может, выйдет что… А нет, пеняй на себя.
Он вздохнул:
— То, что крышу покрыл, — это хорошо. — И вдруг резко повернулся, крикнул в ярости: — Да прогони ты гниду, стукача!
Мирон спрыгнул с попутной машины, благодарно махнул рукой и сошел с асфальта на проселочную дорогу.
Шел один, вокруг поле да лес, выше — небо. Шел да насвистывал песенку. Вдруг приметил — идет навстречу женщина. И очень вроде знакомая. Прибавил шаг. Разглядел — Ольга Ивановна.
И она увидела его, побежала было, да снова пошла шагом.
Шли навстречу, сошлись, остановились.
— Вы куда? — спросил Мирон.
— К вам, — ответила она.
Стояли, смотрели друг на друга, потом с коротким всхлипом Ольга Ивановна бросилась к нему, обняла, прижалась.
Он стоял, растерянно растопырив руки, осторожно обнял.
— Испугалась за вас…
Он прижал ее к себе. Радость и мука были на его лице.
— Пошла выручать, — засмеялась она. — А куда?
Он целовал ее.
— Ты не думай, что я трусиха. Их пытали при мне. Это ж были друзья по школе, по комсомолу… Я с ними росла.
— Не надо об этом.
— Нет, нет… Они знали — не я. Я помню плача… Они спрашивали — кто? Когда осталась жива, поклялась отомстить. Но кончилась война, и я вдруг оробела. Захотелось жить.
Она порывисто прижалась к нему.
— Я пойду, расскажу… Только не торопи меня. Я соберусь с силами. И хоть еще немного побуду с тобой. Вгорячах могут не разобраться. Не гони меня, милый.