Березин проглотил один помидор, взял другой.
— Не умеешь ты врать, Григорий Васильевич, не получается у тебя. — поднялась из-за стола жена. — Пятьдесят два года на свете прожил и не научился.
— Да, папочка, — подтвердила Анюта, — ложь — это искусство. А ты им в совершенстве не владеешь…
— Григорий Васильич… — окликнули с улицы.
К открытому окну подошел коренастый человек средних лет с гладко зачесанными волосами и широкой улыбкой, словно навешанной на невыразительное лицо.
— А, Костоглод! — торопливо пошел к окну Березин, радуясь возможности прервать неприятный разговор. — Привет боевому заму. Как вы тут без меня?
— Да по-разному, Григории Васильич. Был вчера на плавнях, со строителями ругался…
— Зачем?
— А как же? — удивился Костоглод. — На них не накричишь, еще сто лет копаться будут. Такой народ, сами знаете…
— От одного крика, знаешь, тоже толку мало… Стройтрест у нас хороший попался как раз, — покачал головой Березин. — Им бы помочь материалами. Да и рабочей силой тоже.
— Ну, это я не… — развел руками Костоглод.
— А как лошадки? Был на конюшие?
— Нормально… Только я думаю, этого пьянчугу Чакана гнать оттуда пора. Он же лошадей нам попортит. Те уж к алкогольному духу привыкать стали — как завидят Чакана, так ржать от радости начинают… А на меня, трезвого, косятся…
— Старик зашибает, конечно, — улыбнулся Березин, — но лошадь понимает, как никто… Талант от природы…
— Ага, талант, — обиделся Костоглод. — Вчера ухожу с конюшни, вижу, он Смельчака из кружки вином угощает. Я ему: что ж ты, старый черт, делаешь? Лучшего жеребца спаиваешь!.. И знаете, что он мне ответил?..
— Ну? — снова улыбнулся Березин.
— Папа! — раздался за его спиной вскрик. — Маме плохо!..
Хмурый Березин провожал врача.
— Там ведь, — постучал доктор пальцем по лацкану пиджака, — чудес не бывает… Сердце у Евгении Федоровны, сами знаете, больное. Лечиться надо… И поменьше волнений… А что, у нее были какие-нибудь неприятности? В последнее время?
— Да нет… — бормочет Березин. — Какие у нее могут быть неприятности!
— Знаете, бывают такие характеры, затаят в себе беду и носят — вынашивают. А беда, она потом изнутри ножом по сердцу — раз! И ноль-три… В лучшем случае… Завтра я зайду.
— Спасибо вам, спасибо, Борис Васильевич, — пожал врачу руку Березин. — Извините, что побеспокоили.
Проводив врача, Березин вернулся в гостиную. Евгения Федоровна сидела в кресле, посасывая валидол, рядом пристроилась Анюта. Жена виновато улыбнулась ему, дочь хмуро взглянула на отца.
Белая эмалированная ванна с рыбой стоила у входа в магазин, около нее толпились женщины с кошелками. Шла бойкая торговля.