психиатром для многих – и, может быть, его смелость в описании собственных потерь вдохновила меня рассказать о своих.
Всю неделю я писала о своем расставании, своем психотерапевте, своей смертности, нашем страхе взять на себя ответственность за собственную жизнь и необходимости сделать это, чтобы исцелиться. Я писала об устаревших историях и ложных нарративах, о том, как прошлое и будущее могут вплетаться в настоящее, иногда полностью затмевая его. Я писала о рисках и отпущении, о том, как трудно обойти решетку, даже когда свобода не прямо перед нами, а в буквальном смысле внутри нас, в наших умах. Я писала о том, что вне зависимости от внешних обстоятельств мы можем выбрать, как прожить свою жизнь, и что, невзирая на наши потери, происшествия и возраст, как выразилась Рита, надежда умирает последней. Я писала о том, что иногда у нас есть ключ к лучшей жизни, но нужен кто-то, кто покажет, где найти эту чертову штуковину. Я писала о том, что для меня таким человеком стал Уэнделл и что для других таким человеком иногда становилась я.
– Уэнделл… – проговаривает Уэнделл, примеряя на себя имя.
– Потому что я прихожу сюда по средам[34], – говорю я. – Можно озаглавить «Среды с Уэнделлом». Аллитерация звучит очень мелодично, да? Но моя книга слишком личная для публикации. Она просто для меня. Это так потрясающе – снова писать.
– В этом есть смысл, – говорит он, ссылаясь на наши прошлые беседы. Это правда: я не могла писать книгу о счастье, потому что на самом деле искала не счастье. Я искала смыслы, из которых вырастает самореализация – и да, иногда и счастье. И я так долго не могла заставить себя расторгнуть контракт на книгу, потому что, если бы я это сделала, мне бы пришлось избавиться от своего костыля страданий на тему «надо было написать книгу о родительстве», который защищал меня от изучения чего-то еще. Даже избавившись от обязательств по контракту, я несколько недель держалась за сожаления и фантазии о том, насколько легче была бы моя жизнь, если бы я написала ту книгу о родительстве, сулившую большую прибыль. Подобно Рите, я сопротивлялась свету и триумфу, проводя больше времени в мыслях о том, как оплошала, чем о том, как освободила себя.
Но я тоже получила второй шанс. Уэнделл однажды заметил, что мы говорим сами с собой больше, чем с любым другим человеком за всю свою жизнь, но наши слова не всегда добры, верны, ободряющи – или хотя бы уважительны. Большую часть того, что мы говорим сами себе, мы бы никогда не сказали людям, которых любим или которые нам небезразличны, вроде друзей и детей. На психотерапии мы учимся уделять пристальное внимание этим голосам в голове, чтобы научиться лучше – с большей добротой, честностью и поддержкой – общаться с самими собой.