И до сих пор он сопровождается молитвой следующего содержания:
«Надо говорить: Да будет проклят Аман, да будет благословен Мардохей; да будет проклята Зерешь; да будет благословенна Есфирь; да будут прокляты все акумы, да будут благословенны все евреи!»[42]
И эти «божьи люди» сумели принести в жертву сатане ненавистного им товарища Сталина. Такая жертва у них со времён царя Артаксеркса называется «отрезать уши у Амана». Даже самого Лаврентия Павловича застали врасплох и сумели заключить в таком месте, где сразу искать не хватятся, а потом уже поздно будет. Потом…, а есть ли у него это «потом»?
Игемон покосился на монаха Авеля, пришедшего за ним. Тот невозмутимо стоял в углу, не примеченный никем из пришедших. Значит…, а ничего это не значит.
— А если серьёзно, уважаемый Никита Сергеевич, то не смей трогать «Атомный проект». Это нерушимый щит для Родины. Хотя понятия «Родина» для тебя, видимо, не существует.
— Вот-вот! — оживился незваный гость. — Слухов вокруг этого проекта много, а толком никто ничего не знает. Зачем было создавать такой небывалый режим секретности?
— Ты помнишь конференцию в Тегеране 28 ноября 1943 года? — вопросом на вопрос ответил Берия.
Хрущев, молча, кивнул, затем достал большой клетчатый платок и начал вытирать себе лоб, будто этим вопросом Берия выжал из него всю оставшуюся смелость и наглость. Лаврентий Павлович не обратил на это особого внимания и продолжил:
— Тогда ни Рузвельт, ни Черчилль не позволили себе сесть, пока товарищ Сталин не разрешил им самим садиться. Так этот «Атомный проект» и нужен для того, чтобы никто из заморских жидов, твоих хозяев, не позволял себе даже как-то плохо подумать о нашей Родине, а такие как ты не разворовывали бы её финансовую мощь и не рушили бы духовную силу великого народа.
— Лаврентий Павлович, вы это серьёзно? — закашлялся Хрущёв-Перелмутер. — Вы считаете российское быдло, этих гоев, этих акумов, народом? Я вам больше скажу: мы с вами такую державу сможем создать — ахнешь! Все американские евреи сдохнут от зависти. Только давайте работать вместе. Ведь я совсем мало прошу, а пользы для всех — цельный вагон!
— За тридцать серебряников меня купить хочешь, жид поганый?! — глаза у Лаврентия Павловича превратились в две бездонные чёрные дырки, из которых вот-вот вылетит пуля. — Как был ты голюбезным плясуном, таким и остался. Даже подохнешь, захлебнувшись своими помоями.
— Я?! — снова взвизгнул Перелмутер. — Да ты…, ты у меня, сука, свинцом подавишься!
Никита Сергеевич подскочил к одному из вооруженных солдат, стоявших цепочкой вдоль стены, проворно выхватил у него ППШ, передёрнул затвор и выпустил в грудь Берии длинную автоматную очередь. Всё это совершилось за какие-то доли секунды и осознание того, что произошло что-то непоправимое, постепенно стало доползать в пустую башку Никитки-Хряка.