Отем появилась снова и вложила мне в пальцы шариковую ручку.
– Держи.
Она бережно приподняла мою руку, и я почувствовал, как она прикладывает ее к небольшому бумажному блоку. Ручка весила не меньше тысячи фунтов, но я всё-таки нацарапал одно слово.
Коннор
Отем прочла, что я написал, и на ее лице отразились понимание и ужас.
– О, Боже. Прости, ты же не знаешь. Коннор жив, у него всё в порядке, – быстро сказала она и сморгнула слезы. – Он здесь. В смысле, он уезжает домой. Вчера его отправили в отставку, и сегодня вечером его мать везет его обратно в Бостон. У него серьезный перелом руки, но в целом он здоров. С ним всё хорошо, Уэстон, честное слово. Он жив.
Я в изнеможении смежил веки, чувствуя невероятное облегчение.
«Я это сделал. Я победил. Носочный Мальчик мертв, отныне и навеки».
Одно долгое мгновение я наслаждался своим триумфом, а потом палату огласил визгливый голос моей матери. Мне на лицо закапали слезы: Ма обхватила мою голову и расцеловала меня в обе щеки. Моя мама. В голове возникло множество детских воспоминаний о безопасности и любви: когда я разбивал коленки или царапал палец о дверь машины, мама всегда приходила на помощь. И сейчас она тоже рядом.
Поглядев поверх маминых плеч, я увидел Пола – он улыбался и промокал глаза. Они с мамой здесь, Отем здесь, и с Коннором всё хорошо.
– Привет, Уэс. – Теперь возле кровати стоял высокий мужчина в синей форме медика и накинутом поверх нее белом халате. – Я доктор Ковальчик. – Давай-ка посмотрим на тебя…
Он посветил фонариком мне в глаза, хотя мне хотелось только одного: уснуть и спать без сновидений, но зверская боль в спине никак не унималась, грызла и грызла мои кости.
Я нащупал лежащую на простыне ручку и нацарапал на блоке бумажных листочков:
Болит
– Ему больно, – сказала Отем, поворачивая к себе листочки. – Вы не могли бы дать ему что-то?
Врач, не переставая светить мне в глаза, сказал медсестре что-то про обезболивающее, и через несколько минут сутолоки и приглушенных разговоров теплая волна забрала меня с усеянного острыми камнями острова боли и унесла. Унесла далеко, только Отем по-прежнему держала мою руку, так что я знал, что обязательно вернусь.
Мои губы как-то странно выгнулись вокруг эндотрахеальной трубки, и я понял, что улыбаюсь или, точнее сказать, пытаюсь улыбнуться. Откуда-то издалека донесся голос моей матери:
– Я хочу знать правду. Он будет снова ходить или нет?
«Снова ходить…»
Холодный, пронизывающий страх пронзил мое сердце, но я был уже слишком далеко. Я цеплялся за руку Отем, но больше ее не ощущал. Отем исчезала, уносилась всё дальше по беговой дорожке. Мысленно я рвался за ней, но в голове стало пусто, осталась только одна мысль.