Инсайт (Марк Грим) - страница 4

– Д-да! – мальчишка шагнул обратно на площадку и, устыдившись, выпятил тощую грудь. – Мы Лисе скажем, если ты не перестанешь.

Терьер опять заорал, но в этом крике было больше бессилия, чем злости, Лису он побаивался. – Пошли вон! Все! Работать! – и, напоследок пнув Кота, отвернулся к стене, будто проверяя записи.

Дети помогли ему подняться и Кот, пошатываясь и стараясь не смотреть на придерживавшую его за локоть Розочку, поковылял вниз. Там, среди разбегающихся паутиной, сырых коридоров он взял очередную корзину из общей кучи и похромал в свой угол, снедаемый стыдом и страхом. Всё тем же, маленьким оставшимся незамутнённым участком загнанного разума он подумал, что в словах Терьера кое-что было правдой. При Улыбаке такого бы не случилось…

…и оказался в незнакомом месте. Голова раскалывалась от ноющей боли, а открыв глаза, я испугался, что ослеп. Но нет, просто вокруг было темно, хоть глаз коли. Пошарил руками под собой. Дощатый пол. Доски рассохлись и между ними, рассекая толстый слой пыли, зияют, голодными пастями, щели. Ругнувшись и посадив пару заноз, встал. И понял, что ни черта не помню. Вся память, до момента пробуждения, была будто срезана ножом и, пытаясь выудить из сознания какие-то факты, я натыкался на гладкую, холодную стену. Почувствовав поднимающуюся в груди волну паники, пока-ещё-не-Кот (я) зажмурился (что было совершенно лишено смысла в темноте) и сделал несколько глубоких вдохов. «В конце концов я же жив. И цел, не считая головной боли». Эта мысль немного успокоила, кулаки разжались, хотя в голове продолжали крутиться множество гипотез: похищение, розыгрыш, амнезия, лунатизм…? На мне были только грубые, мешковатые штаны до колен, ничего, что указывало бы на то, кто я и как тут оказался. Хотелось закричать что-нибудь банальное, вроде «Есть здесь кто-нибудь?!», но было страшновато. К тому же за всё это время не было ни единого звука, кроме скрипа досок и моего тяжёлого дыхания. В целом успокоившись и философски пожав плечами, я вытянул руки и осторожно, ощупывая пол босыми ногами (ещё не хватало провалиться в какую-нибудь яму), побрёл вперёд. Помещение оказалось на удивление маленьким. Просто комнатка, четыре на шесть шагов, со стенами, вроде из кирпича. Но самое приятное – здесь была дверь. Обычная, обитая дермантином, как в старых квартирах. Сознание подбрасывало эти ассоциации, хотя о себе и своей жизни я не мог вспомнить вообще ничего. Одной из таких ассоциаций было знание: меня всегда удивляло, как люди теряют память о себе и событиях, но остаются в курсе того, что есть что. Теперь мне самому довелось испытать это мучительное ощущение. Знаете, когда какой-то факт, который ты знаешь, но никак не вспомнить, дразняще пляшет на краю сознания? Вот, а теперь представьте, что это коснулось ВСЕГО. Малоприятно. Не оставалось ничего другого, кроме как открыть дверь. Потянув на себя тонкую металлическую ручку и вздрогнув от неожиданно громкого скрипа петель, я вытянул руку и пальцы упёрлись в тот же кирпич. Заглушенный было страх всколыхнулся: «Замуровали!». Несколько минут кулаки били в заложенный проём, а пыльный воздух оглашали крики, вроде: «Эй!», «Какого хрена?!» и куда менее цензурные. Наконец, обессилев, я опустился на пол, но ступни вдруг провалились в пустоту. Испугавшись (вокруг всё ещё была абсолютная темнота) я подобрал ноги и замер. Напряжение было такое, что казалось, одно движение, слишком глубокий вдох, и я лопну, как перетянутая струна. Но ничего не происходило, меня никто не хватал, я никуда не падал, была всё та же тишь и темень. Вновь вытянув руки (они слегка дрожали) я облегчённо, хотя с долей истерики, захихикал. Всё было просто – проём двери был заложен сверху, где-то до середины моих икр. Ощупав проём, я понял, что снаружи тянется узкий коридор, даже уже самого проёма. Опустившись в пыль и обдирая лопатки, я выполз на другую сторону. Вдоль сходящихся стен, практически боком, пошёл вперёд. Не знаю, сколько я шёл. Может несколько минут, может часов. Коридор резко поворачивал несколько раз, без ответвлений. Как кишка какого-то монстра. Жажда, боль в содранных о выкрошившийся кирпич плечах, голод и забивающая носоглотку вездесущая пыль съели ощущение времени. Наконец, не помню, на каком по счёту повороте, я увидел вдалеке слабое зеленоватое свечение. Всхлипнув от облегчения (я знаю, что всегда побаивался темноты) и оставляя на шершавых стенах ещё больше кожи, я ломанулся вперёд. Несколько минут задыхающегося, неловкого бега в каменной трубе, и я оказался в комнате, бывшей почти двойником той, где я очнулся. Отличали её пара окон, занавешанных мешковиной, сквозь которую пробивался слабый красноватый свет, кучки странных, похожих на поганки грибов, излучавших то самое слабое сияние, несколько тяжёлых на вид деревянных ящиков, ржавая железная кровать без матраса и огромный рассохшийся шкаф. В открытых дверях этого шкафа маячила изящная (это не скрывал даже мешковатый балахон) женская спина. Перебирая пыльный хлам на полках, незнакомка что-то напевала. Я хотел тихо окликнуть её, уже смирившись с сюрреализмом происходящего и решив следовать разворачивающемуся сюжету, но иссушенное горло меня подвело, издав странный, то ли вскрик, то ли хрип. Она резко развернулась (в воздухе вспыхнули красные волосы, в свете грибов отливающие медной зеленью), совершенно немелодично завизжала и, швырнув в меня что-то светящееся, метнулась в следующую дверь, захлопнув её за собой. Что-то, при дальнейшем рассмотрении, оказалось аналогом керосиновой лампы, в которой вместо огня были всё те же светящиеся грибы. И ещё она была тяжёлой. Лёжа на полу, с кровоточащим лбом я смутно осознавал происходящее вокруг. Сначала ничего не происходило. Потом дверь, в которую выбежала оглушившая меня девушка, скрипнув приоткрылась. Я услышал сдавленные шепотки. А потом сильный, уверенный голос, сопровождающийся, судя по звуку, легким подзатыльником: «Расколотый! Звона ещё не было, откуда здесь Расколотые? Это человек.» Вокруг замаячило несколько пар ног, босых, в обмотках, в рассохшихся башмаках. От их мельтешения меня замутило, накатила тошнота и я провалился в лёгкое забытье. Из него меня вывели весьма нетактично: парой лёгких пощёчин. В губы ткнулось горлышко и я, слегка приподняв голову, сделал глоток. Вода! Тёплая и с привкусом плесени. Никогда не пил ничего вкуснее. Когда плетёную бутыль отняли от губ, я протестующе замычал и, наконец, открыл глаза. Перед моим лицом маячила грязная ладонь. Ухватившись за неё, я встал на ноги. Рука принадлежала худому, даже тощему парню, на полторы головы ниже меня. Но хватка была неожиданно сильной. Что я тогда заметил? Ёжик светлых волос, мешковатую рубаху и такие же штаны, зелёные глаза и улыбку. Такую широкую и белозубую, что, я был уверен, не смотря на сосущий пробел там, где должны были быть воспоминания, что никогда такой не видел. Она была жутковато-комичной и будто делила голову надвое, как расколотое яйцо.