Общество в Стокгольме горячо сочувствовало всему либеральному. Бакунин во всё время был очень хорошо принят братом короля и чествуем обществом как русский агитатор 1848 года. Его беспрестанно звали на обеды, устраивали для него вечера, пили за его здоровье, радовались счастию его лицезреть, но ничем не помогли относительно капитана. Тогда эмигранты решились на отважный поступок: наняли лодки и продолжали трудный путь. Вдруг поднялась страшная буря, и все эти несчастные смельчаки погибли в бесполезной борьбе с разъяренной стихией.
Пока Бакунин жил в Швеции, надеясь, что соберут вторую экспедицию, жена его явилась из Сибири в Лондон. В то время меня не было дома; я была в Осборне с детьми по совету доктора Гено де Мюсси, которого мы приглашали для детей после удаления Девиля. Мюсси оставил Францию в 1848 году, сопровождая бежавшего Людовика-Филиппа, и с тех пор делил изгнание Орлеанского дома и был медиком высокопоставленных изгнанников. Я обязана вечной признательностью этому достойному медику, который, приглашенный мною в важных случаях, всегда вылечивал детей, а кроме того, давал мне для них гигиенические советы, которые были необыкновенно полезны.
Так было и в этом случае. Он советовал недели на три ехать к морю, чтобы укрепить здоровье старшей дочери после скарлатины и спасти меньших от возможной заразы, переменив за это время обои в комнате, где хворала моя дочь. Меньшие действительно не подверглись этой ужасной болезни, которая и нынешней зимой производит опустошение в крестьянских семьях по всей нашей округе. Приезжая во время болезни проведать кого-нибудь из малюток, Гено де Мюсси сказал мне однажды: «Сегодня среда, обыкновенно я провожу этот день в Орлеанском замке, но я пожертвовал своим долгом, чтобы успокоить вас. Мы, медики, видим много матерей, но таких, которые исключительно живут для своих детей, – нечасто. Вот почему я приехал сегодня и не хотел отложить до другого дня».
Помню, что в то время Герцен мне писал в Осборн о необыкновенном случае, бывшем в нашем доме в мое отсутствие.
Какой-то приятель Василия Ивановича Кельсиева возвращался в Россию и непременно желал взять с собой несколько номеров «Колокола» и портреты Герцена. Последний очень протестовал против этого, говоря, что это безумие, что «Колокол» евреи достают и в России, а портреты – вздор, из-за которого не стоит рисковать. Но Кельсиев настоял, и приятель его унес портреты и «Колокол», говоря, что в чемодане двойное дно, которое вовсе незаметно.
Позже Герцен получил из Петербурга неподписанное письмо, в котором было сказано, что когда N. (приятель Кельсиева) пошел домой с портретами и «Колоколом», один из гостей прошел прямо на телеграфную станцию и донес, что N. везет «Колокол» и портреты и чтобы осмотрели двойное дно его чемодана. На границе двойное дно чемодана было тотчас вскрыто, вещи вынуты, а N. задержан. Что сталось с ним впоследствии, неизвестно.