При князе в то время находился его сын, выписанный им с год тому назад из России. Тяжелый нрав Долгорукова сказался и тут: больной был постоянно недоволен сыном. Чувствуя себя с каждым днем хуже, он хотел найти виновного в этом ухудшении, подозревал сына и желал, чтобы Герцен был посредником между ними. Роль эта была очень трудная, и Александр Иванович старался уклониться от нее. Самого Долгорукова он знал очень поверхностно, а сына не знал вовсе. Вдобавок строптивый характер Долгорукова бросался в глаза, нельзя было безусловно верить его подозрениям, а с другой стороны сын не внушал Александру Ивановичу ни малейшей симпатии.
Вот что Герцен писал мне в то время:
«Брошюра Серно-Соловьевича до такой степени гадка, что мы не хотим и посылать ее. Заметь, что все здешние кричат против нее (кроме Элпидина и Николадзе) и никто не осмеливаетсяпротестовать.
Роман Тургенева очень плох, и он за него получил 5000 руб. от Каткова. А мы? Презабавно.
Сын Долгорукова приехал. Он умен, в этом нет сомнения. Но что он? Каков, если в 19 лет отгадать нельзя.
Получила ли Лиза арифметику Лили, а я ей привезу “Voyage”, прелестнейшая шутка. Текст ей надобно объяснить и иные сцены пропускать.
Прощайте».
«До сих пор ясно одно из ближайших планов, что без войны ехать в Страсбург легко. Даже, как ты говорила, найти на несколько дней домик близ Огарева, вне Женевы, легко. Далее ясно для меня, что я в Женевежить не могу»76. До чего мне и это больно. <…>
Сегодня 6-е и уже 12 часов, а я письма от 2-го не имел. От такого дня, который мне дорог двойным горем77.
Я решительно с жизнью здесь сладить не могу, несмотря на твое замечание, что я живу как хотел, причем забыла ты одно, что не вся моя жизнь зависит от порядка и усердия. Конечно, я люблю,чтобы кухня была в кухнеи шум посуды не мешал бы другим интересам. <…>
На меня находит такая тоска, что я не могу ее скрыть. Куда ни посмотрю – всё идет дурно и всё исправлять поздно. Огарева из его быта не выведешь. Он согласен на время переехать сюда, но я вижу, что это разрушает его строй. Я заменил бы “Колокол” трехмесячными книжками – и этого нельзя, из-за этого нахальства эмигрантов, которые скажут, что мы ослабели под их ударами. В твоих письмах я ищу отдыха – его нет.
У Саши фантазия покупать во Флоренции дачи по случаю, на часть своего капитала! Жду подробностей. На две недели не стоит ездить, это вздор».
Возвращаюсь к своим запискам. Кончилось тем, что Долгоруков потребовал от сына, чтобы он немедленно уехал, что Петр Владимирович только тогда будет покоен, когда между ним и сыном будет большое расстояние, и просил Герцена передать это молодому князю. Герцен колебался. Тогда Петр Владимирович сам высказался – очень резко и жестоко и, может быть, совсем незаслуженно. Долгоруков позвал Тхоржевского, который, по просьбе князя, тоже находился при нем, и сказал ему: