Унция или Драгоценное Ничто (Морсин) - страница 28

Принцесса смешалась, не зная, что ответить на такое странное предложение.

– Сделай, как я говорю, – Птица расправила крылья. – И я сама буду навещать тебя чаще, чем ты думаешь!

Сияние окутало со всех сторон, понесло вверх, и островок чудесного сада превратился обратно в звезду, а вокруг загорелся целый океан звёзд. О, это были те самые звёзды, что держали Унцию на кончиках лучей, когда она выпала из окна, те радужные волны, что прибили её к островку цветочной клумбы.

«Неужели и океан, и озеро, и сад – всё это я?» – подумала она и закрыла глаза. А когда вновь открыла, то уже сидела на вершине высокого, цветущего холма. Вокруг, насколько хватало глаз, пестрели сады и зеленели поля, а на горизонте маячило гигантское алоэ, уходящее верхушкой в перламутровые облака.

Октавиан, которого Унция так разыскивала, был далеко от Родного острова, в портовом городе Европы, куда попал буквально по милости опекунского совета. А произошло следующее: когда они с принцессой пробовали радугу, один её конец приклеился к его щеке, а другой так и остался в уголке рта новой подружки. И, когда посыльный вернулся на кухню, повара и поварихи тут же его обступили, рассматривая радужный блеск, сочившийся прямо из кожи. А поскольку еда для главных опекунов осталась на огне без присмотра, она побродила, да и сбежала, лишив всех важных персон ужина.

Сначала мальчика, как и взрослых, виновных в саботаже, хотели бросить со скалы акулам-людоедам, но вняв мольбам матери, лучшей в городе поварихи, заменили казнь ссылкой и посадили на первый корабль, уходивший с острова.

Когда судно отчалило, люди вокруг увидели прозрачную, мерцающую радугу, растянувшуюся над заливом. Один её конец, пронзая палубу, исчезал в трюме корабля, а другой скрывался в амбразуре Зелёной башни.

Сам Октавиан не задавался вопросом, отчего в помещении, где нет ни одного иллюминатора, так светло. При этом он постоянно думал о золотоволосой девочке с радужной улыбкой.

Вообще, относя принцессе обед, он понятия не имел, кому его несёт. Семья старого тромбониста была одной из тех немногих семей в городе, где посещение музея с живым экспонатом считали настоящим позором. Ни мама Амма, ни отец Гракх, ни сёстры Прима, Секунда, Терция, Кварта, Квинта, Секста и Септима, ни сам Октавиан не знали, как выглядит дочь Королевы-Соловья, а то что видели её ещё до революции, так она успела измениться до неузнаваемости. На кухне же просто говорили: «еда для Ничто». А если кто-то и догадывался, что это за «Ничто», то не распространялся – кому из поваров самому охота стать обедом.