Таким образом, с помощью исследовательского метода, апробированного нами на материалах Великой армии Наполеона в день Бородинского сражения, мы попытались преодолеть антитезу сциентистской и гуманистической традиций, структурного и антропологического подходов, макро- и микроистории. Соединяя внеличностные структуры прошлого и конкретные жизненные ситуации, мы старались вписать конкретное событие в «серию», работая на разных временных уровнях. Событие постепенно становилось «объяснимым», сохраняя при этом свою уникальность. Говоря словами А. Я. Гуревича, мы не руководствовались романтическими вдохновениями времен Мишле и не пытались «вжиться» в психологию людей прошлого а-ля Дильтей, но стремились создать проверяемые исследовательские процедуры, «которые дали бы историку материал для научной реконструкции мировидения, систем ценностей и форм общественного поведения людей изучаемой эпохи».
Известные строки А. С. Пушкина:
Гроза двенадцатого года
Настала – кто тут нам помог? —
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог? —
процитированные в 1988 г. автором эпохальной книги о 1812 г. Н. А. Троицким, сегодня кажутся столь же актуальными, как в первой половине XIX или в конце ХХ в. Историки вновь ищут, как подойти к проблеме убедительной акцентировки причин поражения нашествия «двунадесяти» европейских языков на Россию: роли и места в этом поражении «остервенения народа», пожара Москвы, роли русской армии, Александра I, воздействия природных факторов, военно-оперативных и политических просчетов Наполеона и т. д. В этом контексте мы и попытались выявить роль Бородинского боя в поражении Великой армии Наполеона. Мы полагаем, что результаты Бородина не следует чрезмерно преувеличивать, но и не стоит слишком преуменьшать. Кризис и внутренний распад Великой армии, а также и всей системы наполеоновского господства начались до Бородинской битвы, и даже еще до открытия военных действий с Россией. Однако это вовсе не значило «запрограммированности» поражения Русского похода и развала Единой наполеоновской Европы. Последующее развитие «большой истории» вследствие более благоприятного для Наполеона исхода битвы могло бы пойти совсем иначе. Потерпев поражение в 1812 г., Россия оказалась бы на многие десятилетия вперед изолированной от европейской политики, тогда как Западная континентальная и Центральная Европа, несмотря на всю «традиционность» методов французского господства, все более обретала бы свое единство. Англия, потеряв мощнейшего континентального союзника, очутилась бы в чрезвычайно трудном, если не в смертельно опасном положении.