Ох, как тяжело было сознавать Александру Ивановичу, что он сидит и работает с этими нелюдями. В цепких объятиях раздумий его ум нередко спрашивал Александра: «Почему так случилось, что он оказался в обществе настоящих врагов Советской власти? И все ли враги народа здесь обитают?»
В «выходной» день после обеда шустрые карлаговцы успевали перекинуться в «дурачка» самодельными картами. Однажды он увидел такую картину: четверо играли на щелбаны. Проигравшему завязывали глаза и лупили по лбу «щеглы» или ставили «пиявки». Основным орудием в том и другом случае был большой оттянутый палец.
Вдруг проигравший, человек небольшого росточка в роговых очках, после очередного наказания душераздирающе заорал, затем обматерил того, кто поставил ему «пиявку» и полез в драку с ним.
Оказалось, он «приладил» проигравшему «пиявочку» не оттянутым большим пальцем, а небольшой деревянной планкой… Двое гоготали, а «палач и жертва» дрались. Обидчик решил остановить наступление, но очкарик продолжал лезть на рожон.
— Успокойся, ханыга, а то врежу так, что очки в два кармана положишь, — решительным тоном заявил зек-палач.
«Вот где я оказался… Почему, почему, почему?» — продолжал спрашивать сам себя Александр.
На эти самоедские вопросы он отвечал, опять же, сам себе: «Сижу из-за чужих и части своих глупостей, а что касается «врагов народа», то такого понятия в стране не должно быть. Враг на поле боя, а за слова, особенно сказанные в горячке, и мысли власть не должна судить…»
Он был глубоко убежден, что порядочные люди, а их большинство, интуитивны, у них сильно развиты простые чувства, которыми они чуют добро и зло. Вместе с тем он понимал, что окунулся в странную среду, которая вместо того, чтобы оказаться мощным магнитом к перевоспитанию трудом и еще сильнее намагничивать, оказалась вообще антимагнитом.
С этими понятиями он и жил в Карагандинском лагере…
От Козлова даже в такие трагические моменты жизни веяло спокойной уверенной силой, которая не привыкла сдаваться. Он считал, что человек — не ветка, и если пригнуло случайным снегом, он должен скорее распрямиться. Встать и пойти вперед к горизонту. Вспоминал Москву лета 1945 года, когда они на Лубянке вместе с Галиной писали отчет о проделанной работе в «Сатурне». Гале очень понравилась столица, когда просто так гуляли по ее улицам и скверам. Она тогда мудро заметила, что в Москве и афиши образовывают…
* * *
Пробыл Александр в Карлаге полтора года с «небольшим гаком», как он говорил. С Галей переписывался — больше писал он, так как фантазия в неволе била ключом. Как восклицал поэт: