– Что, дети мои, голодаете?
– Голодаем, отче… – скорбно закивали кобольды.
– Вот беда-то. Вот беда. Вы не голодайте уж так, дети мои, – доел курицу Дрекозиус. – Слушайтесь богов и не грешите, а мы пошли.
Фырдуз растерянно заморгал. Спрятавшись за дородным жрецом, он быстро раскрыл Криабал на одной из заложенных страниц и скороговоркой пробормотал еще одну Пищу – на всех кобольдов, что собрались в переулке.
И в руках каждого появилась любимая еда! Кобольды зашумели, загомонили, но большая часть тут же вцепилась в лакомство зубами. Они так хотели есть, что их не слишком волновало, откуда что взялось.
– Вот видите, несчастные, боги вас не оставили, – самодовольно заявил Дрекозиус. – Это они послали вам пищу насущную в трудный час. Возблагодарите же их.
Кобольды нестройно возблагодарили. Фырдуз ничего не сказал – только пристально уставился на жреца. Тот сложил руки на животе и улыбался так сладостно, так покровительственно, будто в самом деле представлял богов своей персоной.
– Отче, я не совсем понимаю, – с сомнением произнес кобольд, когда они вернулись к остальным. – Вы ведь правда божий служитель, но…
– Что тебя смущает, сын мой? – обратил к нему взор Дрекозиус. – Выскажи все, что у тебя на сердце.
– Просто… у нас в Суркуре тоже были жрецы Пещерника, отец Баркин и мать Зара… одухотворитель свой был, он еще водяное колесо крутил благодатью… к нам миссионеры пару раз заходили, я монахов из ордена Гранита видал… но… но они все не были такими богатыми и… и… такими… такими…
– Жирными, – хмыкнул Плацента, с интересом слушавший кобольда.
– Ц-ц-ц, – покачал головой Дрекозиус. – Дети мои, да как же вам не совестно? Да как ваш язык только поворачивается на помазанного жреца божьего подозрение кидать? Неужто вы упрекаете меня, будто не в скромности живу, а средства свои ничтожные не трудом праведным заработал? Неразумные. Не простят боги такой хулы, не простят вашей ереси несусветной, что во народ смиренный приносите. Низвергнут вас на дно самое Шиасса, во мрак темный, да в воздаяты гибельные. Гнить будете, скрежет зубовный издавать, прощенья просить у невинно оболганных – да поздно будет.
– Вы сами-то в свои слова верите, отче? – повернулась к нему Джиданна.
– Одним богам известно, что в глубинах моей совести творится, дочь моя. И индивидам смертным до нее допущено быть не можно, – наставительно ответил Дрекозиус.
– Так ты же сам смертный индивид, – хмыкнул Плацента.
– Вот поэтому я в своей совести стараюсь лишний раз и не копаться. Теперь же, дети мои, я предлагаю отправиться на улицу Тихих Шепотов.