Что-то просить у закусывающих пассажиров нам бы и в голову не пришло. Не те времена и не то воспитание. Мы ехали и худели с каждой минутой. Смотрели в окошко, это очень интересно. И болтали, как могут упоенно болтать девочки-подростки. А потом легли спать. А потом встали и снова стали болтать и смотреть в окошко. Воды попили. Воды сколько хочешь можно пить.
А потом к нам подошел солдат. Лицо у него было со следами ожогов. Он держал в руках большие яблоки, апельсины и булки – булки он в поезде купил, по вагонам ходили тетеньки с корзинками и продавали еду. Хороший такой солдат. Черные волосы и глаза раскосые. А на кисти руки – татуировка.
Он все положил нам на столик – мы на боковых сиденьях ехали. И грубо сказал: мол, жрите, девки. Вы совсем ничего не жрете. Наверное, у вас денег нет, да? Так я дам! У меня есть!
Мы снова были обескуражены, даже не поблагодарили от удивления. А солдат вдруг улыбнулся так широко, ясно, искренне. И сказал: «А я живой домой еду. Живой! Наших всех в Афгане убили. А я живой домой еду! Вот счастье-то выпало!»
И так он это радостно сказал, что и мы разулыбались. И взяли по яблоку – от них особо не растолстеешь. А от денег отказались, конечно. Мы же не такие. Мы не возьмем!
Солдат ушел на свое место и все глядел на нас, улыбался. И подходил еще несколько раз – чай приносил в подстаканниках. И сахар в бумажных упаковочках. И конфеты. И еще булки. Те-то мы съели, не удержались…
Он просто остался живой. Это большое счастье – быть живым. От этого улыбаешься и делишься всем, что у тебя есть с другими живыми людьми. Пусть тоже живут!
А на прощанье он мне подарил платок с люрексом из валютного магазина. Он сам так сказал. Такой щедрый солдатик оказался. Живой.
Про это как-то забываешь. Тревожишься, переживаешь, сетуешь на неудобства. Булок просишь или чаю требуешь.
Быть живым хорошо. Просто жить.
На пляже сидели отдыхающие
и горячо обсуждали одну семью: эта странная семья купалась в море. По мелководью ходил отец с мальчиком лет восьми. А мама держала на руках довольно крупного ребенка, тоже мальчика. Большого даже, лет пять ему на вид можно дать. А она его не спускала с рук и нежно окунала в воду. Не давала ни ходить, ни плавать. Таскала большого мальчугана на руках. А он впился в нее, как краб. И не просится в воду. Маменькин сынок растет!
И вся соль-то вот в чем: папа, мама и старший мальчик – белые. Европейцы. А маменькин сынок на руках – чернокожий. Африканец, как сейчас говорят.
Сколько пищи для домыслов и рассуждений! Люди прямо глаз не сводили с этой матери. И некоторые даже давали ей указания, мол, что вы не отпускаете своего мальчика? Пусть побегает! Или поплавает! Но в основном просто жарко шептались и пальцем показывали.