Джейни говорит, вы нуждаетесь в нравственности. Но это понятие не применимо к вам. Вы не можете воспользоваться правилами, установленными теми, кто подобен вам, ибо таких не существует. Но ты не простой человек, так что мораль обычных людей не применима к тебе. Так человеку бесполезен нравственный кодекс муравьиной кучи.
Поэтому ты никому не нужен, и ты – чудовище.
И я не был нужен обществу, покуда оставался чудовищем.
Но, Джерри, есть свод заповедей и для тебя. Свод, который требует скорее веры, чем повиновения. Зовется он этикой.
Этот кодекс, этика, позволит вам выжить. Но выжить в более высоком смысле, чем твоему или моему виду или тебе самому. Суть его – в уважении к твоим предкам, к твоему прошлому. Она в изучении потока, который дал тебе жизнь, и, когда наступит время, сам породишь нечто большее.
Помоги человечеству, Джерри, оно тебе и отец, и мать – ты ведь не знаешь своих родителей. И человечество породит подобных тебе, и ты больше не будешь один. Помоги им взрасти, помоги им выстоять – и ваш род умножится. Ведь ты же бессмертен, Джерри. Бессмертен уже теперь.
И когда вас станет много, твоя этика сделается их моралью. А когда их мораль перестанет удовлетворять потребностям их вида, ты сам или другое этическое существо создаст новый кодекс, который протянется еще дальше вдоль основного потока, с почтением к тебе, с почтением к тем, кто породил их, начиная с того дикаря, чье сердце возликовало, увидев звезду, и преобразило его.
Я был чудовищем, но я познал законы нравственности. Ты тоже чудовище. И дело лишь за твоим решением.
Джерри пошевелился. Гип Бэрроуз замер.
Джерри застонал и слабо закашлялся. Ладонью левой руки Гип откинул назад вялую голову. И приставил острие ножа прямо к горлу Джерри.
Тот неразборчиво забормотал. Гип проговорил:
– Не дергайся, Джерри. – Он легко надавил на нож, тот промял кожу глубже, чем этого хотел Гип: отличный нож.
Губы Джерри улыбались – их растягивали напряженные мышцы шеи. Дыхание, свистя, пробивалось сквозь напряженную псевдоулыбку.
– Что ты собираешься сделать?
– А что бы ты сделал на моем месте?
– Снял бы повязку. Я ничего не вижу.
– Все, что необходимо, ты увидишь.
– Бэрроуз, освободи меня. Я тебе не причиню вреда. Обещаю. Я ведь многому могу научить тебя, Бэрроуз.
– Убить чудовище – дело, отвечающее нормам морали, – заметил Гип. – А скажи-ка мне, Джерри: правда ли, что ты можешь прочесть все мысли человека, заглянув в его глаза?
– Отпусти меня, отпусти, – пробормотал Джерри.
Приставив нож к горлу чудовища, в недрах огромного дома, который мог стать и его домом, в доме, в котором его ждала девушка, тревогу которой за него он мог буквально пощупать пальцами, Гип Бэрроуз готовил свое этическое действо, когда повязка упала, оставив одно изумление в этих странных круглых глазах. Достаточное, куда более достаточное, чтобы прогнать всякую ненависть. Гип поболтал ножом. Заново поправил мысль, сверху донизу, с одного бока до другого, бросил нож, звякнувший о плитки пола. Удивленные глаза последовали за ним, вернулись… Радужки уже готовы были закружиться.