Он застыл на месте в позе страха: припав на одно колено, выгнувшись вбок и назад, вздернув голову, занеся руку с ассегаем, готовясь вонзить его в источник своего ужаса. А потом…
Потом обмяк, глупо затряс головой и поднялся на ноги, словно дряхлый старец, обеими руками опираясь на копье. И снова двинулся вперед: но теперь уже не боком, не настороженно, на цыпочках, стараясь не шуметь – он шел тяжелым шагом, а ассегай волочил за собой, словно ребенок палку. Глаза ему здесь не служат – и он закрыл глаза. Ноги лучше знают дорогу. Позади него снова что-то пронзительно вскрикнуло и затихло, но он шел дальше, словно не слышал. Он смутно понимал, что страх остался позади. Но не мужество пришло ему на смену – скорее, какое-то отупение окружило его, словно кольцо воинов, стало ему стеной и защитой. В реальности эта стена ни от чего не защищала: с равной легкостью проникли бы сквозь нее сороконожка, коза и лев. Но сам Мбала, защищенный сею невидимой стеной, этого не сознавал и испытывал смутное довольство. Путь его лежал на ямсовую делянку.
В племени Мбалы иметь собственную ямсовую делянку куда лучше, чем простой огород. Делянка – твое сокровище, твоя гордость. Ее обрабатывают женщины; а если на ней созревает хороший урожай, то, накормив досыта всю родню, мужчина складывает излишек у двери своей хижины, садится и любуется им. Не столь удачливые соплеменники заходят к нему поболтать – и говорят о чем угодно, кроме ямса, но по подбородкам их течет жадная слюна; и, смилостивившись, он отсыпает им по несколько горстей зерна, и они уходят, восхваляя его щедрость. А может быть, и ничего не дает – и они сидят долго-долго, но наконец уходят, и в мрачных складках их бесстрастных лиц он читает горькие проклятия, как и они в его лице – насмешку.
Страшны табу, охраняющие ямсовые делянки, и племенные законы полны суровых кар за нарушение запрета. Считается: если человек расчистил поле, возделал и передал его сыну, дух отца остается надзирать за полем и его охранять. Но если человек нарушил табу, пусть и по незнанию, духа-хранителя его поля прогоняет злой дух и занимает его место. Тогда поле перестает плодоносить, его осаждают черви и личинки, или вытаптывает слон… или выросший ямс начинает пропадать среди ночи. Кто может воровать ямс по ночам? Конечно, злой дух, больше некому!
А такое несчастье неизбежно влечет за собой и другие. К человеку, у которого по ночам пропадает ямс, лучше не подходить, пока он не очистится и не умилостивит духов жертвоприношением. Так что, когда у Мбалы начал пропадать ямс, первым делом он отправился к колдуну. Тот за немалую плату – две козы и три звена латунной цепочки – принес из хижины все свое колдовское оборудование, зарезал птицу с птенцом, разжег высокий костер с вонючим дымом, и долго ходил вокруг него, и бормотал, и плевал на четыре ветра, и заставлял Мбалу глотать горькие зелья, а потом впал в транс и некоторое время неподвижно лежал на земле – и наконец объявил: никто из духов не оскорблен, кроме тени отца Мбалы – он-то, должно быть, в ярости от того, что сын его не способен защитить свою ямсовую делянку не от духа, а от человека. Вор – человек, и изгонять его следует не демонским, а человеческим оружием. Ох, как смеялся, услышав это, Нуйю, второй сын дяди Мбалы! Нуйю уходил далеко на восток, служил там у одного арабского купца – и вернулся вольнодумцем, не уважающим древние обычаи. Этот-то Нуйю, едва по земле не катаясь от смеха, говорил: каким же глупцом надо быть, чтобы заплатить колдуну за мнение, что колдун здесь не поможет! То же самое, говорил Нуйю, сказал бы он сам за треть цены, а любой ребенок – бесплатно! Другие не смеялись вслух, как Нуйю – не осмеливались; лица их оставались бесстрастны, но о чем они думают, Мбала прекрасно знал.