Его поддержали. С важным видом часовые заступили на свой пост, разобрав оружие. Прочие устроились у трех небольших костров. Братья-татары чистили лошадей и проверяли, хороши ли у них подковы. Иона решил, что пора и ему блеснуть уменьями.
Вспомнив те времена, когда жил Иона при скоморохе Недельке, начал он петь и плясать, а после — ходить на руках, выгибаться по-разному и представлять разных зверей и людей из различных стран. Это неожиданное представление господского оруженосца вызвало шквал восторгов. Ионе аплодировали, свистели, угощали его замусоленными сладостями, которые обнаруживались в самых заветных тайниках грязной одежды солдат-«саперов». Вот и пригодился оруженосец, вот и удивил он людей своего господина!
Сменилась первая вахта, потом вторая. Царило какое-то удивительно легкое, веселое настроение. И, что особенно чудно, произошло все это без всяких скрепляющих дружбу напитков, как бы само собой. Севастьян вдруг почувствовал, что еще немного — и он расплачется. Сколько трудов было положено, сколько усилий стоило ему сдерживаться, выслеживать буквально каждого солдата, выискивая дорожку к его лохматому, зачерствевшему сердцу — и вот все получилось! Это казалось неправдоподобным. Не раз и не два думалось Севастьяну, когда он устраивался на ночлег: «Не проснусь — зарежут во сне тати и разбегутся. Нет у них страха ни передо мной, ни перед карами от царя Иоанна Васильевича. Да и то сказать, много забот государю ловить всякого татя по ливонским бескрайним лесам!» И каждое утро, открывая глаза, удивлялся Севастьян тому, что до сих пор еще жив.
И вот испытание позади. Впереди другое, быть может, более трудное и страшное, но это — пройдено.
Неожиданно Севастьяну почудилось, что кто-то следит за ним из леса. Такое случалось уже не раз, и он всегда тщательно проверял — так ли это, не крадется ли кто-нибудь за отрядом. Случались ведь и такие мародеры-одиночки: они в состоянии по нескольку дней тайно пробираться за каким-нибудь отрядом, выжидая удобного момента, когда можно будет напасть от отбившегося солдата — например, отошедшего по нужде, — убить его и ограбить.
Но нет, никого в чаще леса не было.
Этого краткого мига тревоги хватило, чтобы Севастьян Глебов подавил слезы, отогнал прочь усталость, накатившую на него вместе с невероятным облегчением, и вернулся к костру, где один из солдат увлеченно рассказывал какую-то на диво скабрезную историю.
Кругом хохотали. Казалось, долгая вражда с командиром утомила и самих солдат и теперь они были рады тому, что все закончилось, что можно больше не выбирать, как поступить — убить ли Глебова и бежать, полагаясь на волю случая, или явить себя героями под стенами Феллина.