— Счастливая журналистская судьба, — замечает Валерий Ефимович с неподдельным восхищением.
Главный в задумчивости снимает очки, часто-часто моргает неожиданно беззащитными, усталыми, слезящимися глазами. «Ну, счастливая, не счастливая, и посчастливей бывали, но жаловаться не приходится, повидали кой-чего, побродили по белу свету…» А я стараюсь тем временем уразуметь, куда же он все-таки клонит, ведь не для этих же элегических воспоминаний, сдобренных невольной отцовской дидактикой, вызвал он меня в кои-то веки. Во всяком случае, разносом дело не пахнет, с чего бы тогда ему разводить всю эту ироническую лирику?
Главный меж тем поверх всех присутствующих смотрит в бесцветное осеннее небо за окном.
— Вам, молодым, вроде бы легче теперь. Со знаменитостями на «ты», на конгрессах да форумах разных запросто околачиваетесь, сегодня кинофестиваль, завтра, глядишь, пчеловоды со всего мира соберутся. Об этих я уж и не говорю, о борцах за серебро и золото… В командировки вон на реактивных летаете, в гостиницах интуристских ночуете, не как мы в сельсовете на столе, под кумачовым знаменем. Опять же телетайпы, машинки, диктофоны, хочешь — сам стучи двумя пальцами, хочешь — диктуй, на диване лежа.
Павел Филиппович надевает очки, и я болезненно ощущаю на себе его уже ничуть не рассеянный, а прямой, вызывающий, почти неприязненный взгляд.
— Легче живете. К сожалению, и в другом смысле тоже. Все порхаете, в коротких штанишках щеголяете до седых волос. Мужикам уже под сорок лет, а они все еще молодые дарования, только-только надежды подают. Впрочем, вы уж тут ни при чем, пожалуй, это уже не ваша вина, не только ваша по крайней мере. — Редактор раздраженно мотает головой. — Человек отчего взрослеет? От ответственности. Тут двух мнений быть не может. Она тот самый груз, который придает устойчивость кораблю. Без нее не плавание, а так, болтанка по воле волн. Как-то мы забывать об этом стали, черт его знает… Сами-то в этом возрасте какими делами ворочали! Я помню, Миша Кольцов нам, комсомолятам, классиком казался, живым памятником, а ведь было ему, вероятно, меньше, чем вам теперь.
Почему-то в обращении ко мне Павел Филиппович перешел на официальное «вы». С тою же самой естественностью, с какой минуту назад по-свойски, запросто говорил мне «ты», без каких бы то ни было на то реальных оснований. Если не считать, конечно, основанием патриархального начальственного права, которое в наши дни используется отчасти как знак особого доверия и расположения. Впрочем, весьма возможно, что последнее «вы» относилось не ко мне лично, а как бы собирательно ко всему нашему поколению газетчиков.