Нет, это не Маша. Другой женский голос звучит в трубке, приятный и невероятно знакомый, да и простота обращения тому гарантией, по интригующей странности никак мною не узнаваемый.
— Простите, — произношу я растерянно, — честное слово, не знаю, с кем имею честь…
— Ну вот, дожила, — с искренней грустью вздыхает моя собеседница.
Именно этот вздох потрясает все мое существо ужасающей неправдоподобностью этого забвения.
— Натали, — умоляю я, узнав Мишину жену, — прости, ради бога! Затмение нашло, иначе не скажешь. Так ведь и самого себя в зеркале перестану узнавать, чего доброго. Будь великодушна, столько разных дел…
— Ну да, оправдывайся теперь, неверный друг юности. — По тону я понимаю, что она улыбается, и, поразительная вещь, прямо-таки вижу эту застенчивую, словно бы к самой себе обращенную улыбку, которой наяву не видел столько лет. — Хотя чего уж там, давно минувшей юности, — вздыхает Наташа.
— Как тебе не стыдно, — возмущаюсь я праведно, — кто тебе сказал, что давно? Я, например, ничуть не чувствую себя взрослым человеком. Честное слово.
И вновь можно представить, что с октябрьским зыбким солнцем вплывает в комнату туманная Наташина улыбка, от которой некогда в моей груди возникала блаженная роковая пустота.
— Ох, Леша, милый, это чисто мужское свойство. Женщинам оно неизвестно. Да и мужчинам-то не всем знаком этот инфантилизм. А только таким, как ты, талантливым…
— Премного благодарен. — Я чувствую себя дурацки польщенным, поскольку не комплиментом звучит последняя фраза, а констатацией факта, печальной почти что, однако стараюсь браво отшутиться: — Я знал, что ты все-таки обратишь на это внимание.
— Неправда, — серьезно говорит Наташа, — я это всегда знала. Наверное, еще раньше тебя.
— А теперь особо звонишь, чтобы сообщить мне об этом.
— Слушай, тебе не надоело, — и опять я живо представляю себе выражение Наташиного лица, соответственное этому тону, брови, сдвинутые в досаде, похолодевшие в одно мгновение глаза, — все комплексы покоя не дают? Мало ты себе напортил своим пуделиным самолюбием. Знаешь, талант талантом, а повзрослеть все же не мешает.
— Наташа, — лепечу я, — бог с тобой, какие комплексы, какое самолюбие?.. И в чем таком я себе навредил, ума не приложу?
— Прости, пожалуйста, — раздражения больше нет в Наташином голосе, — глупость какая, звоню по делу и сама же читаю мораль, прости. Скажи, пожалуйста, у тебя найдется для меня час времени? Или даже сорок пять минут?
— Как тебе не стыдно, Натали, уж не такой я занятой американец, сколько надо, столько и найдется. Скажи, когда?