Столь неожиданная клятва несколько озадачивает мою гонительницу, однако делу не помогает. Правда, со своего места я так и не поднялся, однако надежда сделать заказ тает на глазах. Я еще радуюсь тому, что Наташа не оказалась свидетелем моего позора, и ломаю себе голову над тем, почему в глазах родного сервиса я, несмотря на некоторые свои жизненные успехи, по-прежнему остаюсь некредитоспособным студентом, вызывающим насмешку и подозрение. Ну, хорошо, было время, когда для хамского этого пренебрежения, для подлой привычки смотреть сквозь меня, как сквозь стекло, ничуть меня при этом не замечая, вроде бы имелись основания: мой неизбывный студенческий вид — черный вигоневый свитерок, красные руки и брюки, суженные домашним способом. Так ведь и нынешняя относительная респектабельность не меняет дела, вероятно, опытный холуйский глаз, не прельщаясь моим польским галстуком и чистым воротничком, зрит в корень, в суть и замечает то, что я так старательно маскирую непринужденностью манер, — интеллигентскую растяпистую мягкотелость и прочую слабину, которую самоуважения ради можно назвать душевной деликатностью.
Вид за окном, ради которого я, собственно, и скандалил, постепенно отвлекает меня от унылых мыслей. Пейзаж любимой моей площади, просторной, однако, не настолько, чтобы утратить городские масштабы, типично московской, однако и европейской в естественном смысле, без натуги и фальши, круговорот автомобилей, напоминающий гигантскую карусель, заставляющий думать о возможности вечного движения. Когда-то я взирал на эту площадь из окна университетской аудитории, доверяя кружению ее машин и коловращению нарядной толпы как образу ожидающей нас грядущей жизни. И теперь, когда еще гуще и разнообразнее сделалось на ней стадо автомобилей, когда толпа ее выглядит еще наряднее, вбирая в себя весь спектр толпящихся зевак — от растерянных провинциалов до седовласых заокеанских путешественников, подагрически сходящих на московскую почву из огромных автобусов, похожих на передвижные аквариумы, и теперь я вновь чувствую себя как бы на пороге новой жизни, в которой, даст бог, осуществится хотя бы сотая часть того, чего никак не удавалось осуществить.
Зрелище за стеклом напоминает мне какую-то современную киноленту, снятую в манере непреднамеренного жизненного потока, и потому всякая его деталь кажется достойной внезапного рассмотрения: иностранец с фотоаппаратом, точный лондонский или какой-нибудь, бог его знает, ливерпульский эквивалент московского дотошного пенсионера, грузины, пренебрегающие собственной элегантностью, добытою с такими затратами энергии и средств, две девицы в джинсах, долговязые презрительные красавицы нынешнего поколения, боже мой, я решительно разучился определять возраст женщин, вот эти две подруги кажутся мне взрослыми, самостоятельными дамами, едва ли не моими ровесницами, рядом с которыми испытываешь невольную робость, между тем нетрудно высчитать, что они почти в дочери мне годятся.