Когда хмель немного выветрился, стало стыдно за свое поведение, и Инира попыталась незаметно с Корсака сползти. Тот вопросительно вздернул бровь:
— Ты куда?
— Душно, — отчаянно краснея, пробормотала Инира. — Пойду подышу.
И опрометью выскочила из комнаты. В прохладе и темноте коридора ей действительно стало легче. Прислонив разгоряченный лоб к холодной стене, девушка расслабленно вздохнула. Если бы ее видела наставница… Или, упаси боги, мать.
Да, с матерью все было сложнее. Если наставнице, по большому счету, было наплевать на бастарда, то мать Иниры следила за дочерью в оба глаза. Малейшее отступление от этикета жестоко каралось. Любое пятно на безупречной репутации воспринималось как вселенская катастрофа. Когда дочка кухарки с подружками обрезала ей волосы, Инира два года не выходила на улицу, чтобы не показать позора. Ни кухарку, ни ее дочь она больше не видела.
— Репутация — это единственное, что у тебя есть! — каждый вечер они садились у камина, чтобы мать расчесала ее волосы. И повторила свои заповеди. — Все эти высокородные могут сколько угодно морщить носы, но их дочери и в подметки не годятся тебе!
Может, это и было правдой, но мать упорно отказывалась принимать единственный факт — никто не возьмет королевского бастарда, пусть даже с идеальной репутацией и знанием этикета, вбитом на подкорковом уровне, в жены.
В тех слоях общества, где законность рождения была залогом жизни будущего ребенка, само существование Иниры было вызовом всем устоям. Сколько скрытых угроз, тычков и уколов она перенесла на балах и приемах, пока мать не рассталась с этой абсурдной идеей (выдать ее за высокородного) — сосчитать невозможно. Неприкосновенность бастарда давно канула в лету: нынешний король был до смешного верен своей жене, а сила королевской власти перестала держаться на магии. В конечном итоге Инира сама по себе была пережитком истории. Она и ее собратья по несчастью. Когда был жив Антуан Второй, они с матерью еще обретались в столице и жили вполне неплохо за счет королевских дотаций. Никто не мог и пальцем ее тронуть, в прямом смысле этого слова. Даже собственная мать не смела прикоснуться к священному семени, не надев шелковых перчаток. Что не избавляло от едких слов и брошенных в спину оскорблений.
Простой народ и вовсе относился, как к бешеной собаке — и страшно приблизиться и жутко интересно, укусит или нет? А то и палкой ткнуть — проверить, что будет?
Десять лет назад, когда старый король умер и на трон взошел Альберт Четвертый — старший сын — их разослали по отдаленным провинциям и сократили дотации. Веку беспечной жизни бастардов пришел конец.