Или же – если кому-то покажется, что я перегибаю палку, заявляя, будто сокрытие доказательств способствует поиску истины, – можно сказать иначе: поиск истины в том виде, в котором его представляют себе сторонники следственной системы судопроизводства, сам по себе не является – и не должен являться – конечной целью системы уголовного правосудия при рассмотрении того или иного события. Это уже перебор. Во многих случаях это попросту невозможно. Это не какая-то жалкая попытка апеллировать к субъективности реальности – так происходит на практике. Слишком много переменных, слишком много неизвестных лежит за рамками целесообразного расследования, проведенного с должным размахом, существует слишком много противоречащих друг другу истин – например, когда два человека искренне считают каждый друг друга агрессором, – чтобы можно было хоть с какой-то уверенностью утверждать, что мы раскрыли единственную верную «истину» в том или ином сценарии.
Как, например, следователь, какими бы ресурсами он ни располагал, может докопаться до истины того, что случилось двадцатью годами ранее в затемненных спальнях домика в пригороде, когда дочери Джея готовились ко сну? Как от присяжных по прошествии десятилетий можно ожидать, что они ответят на все вопросы, на которые необходимо получить ответы, чтобы полностью постичь печальную историю этой семьи? Не думаю, что подобное возможно сделать достаточно объективно. Как мне кажется, лучшее, на что мы можем рассчитывать, – это то, что присяжные узнают из предоставленных им доказательств достаточно, чтобы ответить, уверены ли они на основании полученной информации, что подсудимый виновен во вменяемом ему уголовном преступлении? Требовать от уголовного процесса чего-то большего, утверждать, будто реструктуризация системы с целью увеличения полномочий государственного аппарата упростит процесс поиска чистенькой, гладенькой объективной истины, – это уже не просто амбициозно. Это чистой воды надувательство.
Возможно, именно поэтому на протяжении всей эволюции нашей судебной системы мы никогда явно не называли истину нашей путеводной звездой. Начиная от конфронтационного процесса, когда частный обвинитель, которому помогали магистраты, стравливался с представляющим себя самостоятельно обвиняемым, и заканчивая состязательным поединком между двумя юридически подкованными уполномоченными представителями, мы никогда не исходили из стремления повысить вероятность раскрытия истины в споре. Вместо этого каждое постепенное изменение – право быть представленным в суде адвокатом защиты, право адвокатов опрашивать свидетелей и обращаться к присяжным, правила исключения доказательств, право на бесплатную юридическую помощь – было направлено на достижение равенства сторон. На постепенное выравнивание весов, перевес в которых изначально был на стороне государства.