— Я не вам, — объяснил я даме. — Я этой штуке. Я сказал ей: «Катись к черту!»
— Да-да, — пробормотала дама. — Конечно… Понимаю…
На ней была лиловая шляпа. Хенрик Серенсен[10] сказал, что лиловый цвет непристоен. К тому же взгляд у нее был скользкий, как у змеи.
«Я понимаю… Конечно…»
Я ее ненавидел.
Если бы вахтер в окошечке нижнего этажа попытался меня остановить, я бы учинил драку. Но он меня знал.
— Сейчас спрошу, на месте ли инспектор, — сказал он. И стал набирать номер на диске внутреннего телефона.
Пальцы у него были толстые и плохо гнулись. Поудобнее устроившись на стуле, он старательно набирал цифры. Его я ненавидел тоже.
— Инспектор занят. Не могли бы вы немного подождать?…
— Нет! — рявкнул я.
— Доцент Бакке говорит, что нет… — невозмутимо сообщил он.
Ответа Карла Юргена я не услышал.
— Можете подняться, — сказал вахтер и положил трубку.
Но, очутившись перед Карлом Юргеном, я не знал, с чего начать.
— Карл Юрген, я сам не знаю…
— Сядь, — сказал он.
Закон и Медицина пользовались в разговорах со мной одними и теми же словами.
«Сядь», «подумай хорошенько».
Я сел.
— Я уже подумал, — сказал я. По крайней мере, этой фразой я его опередил. Я был зол на всех, я ненавидел всех и вся.
Карл Юрген молчал. Он был слегка удивлен. Холодные серые глаза с минуту глядели поверх моей головы, потом их взгляд устремился куда-то в сторону. Но Карл Юрген не произносил ни слова.
Он, очевидно, решил, что у меня истерический припадок, и, в общем, у него были основания так подумать. Но сам-то я не видел себя, сидящего в этот злосчастный день в управлении полиции на Виктория-Террасе. И меня страшно злило, что Карл Юрген считает себя вправе зачислять меня в истерики. Он ведь не имеет представления о том, что я пережил. Он вообще ни о чем не имеет представления. Сидит себе и смотрит умным, холодным и самоуверенным взглядом. Но я сейчас разрушу эту самоуверенность. Сейчас, сию минуту от твоей самоуверенности и твоего самообладания не останется и следа, злорадно думал я.
— Вчера вечером убили Эрика, — сказал я. Сказал медленно, с расстановкой и, кажется, даже улыбнулся.
В лице Карла Юргена не дрогнул ни один мускул.
Инспектор сидел и спокойно смотрел на меня.
— Эрик мертв?
Я рассмеялся.
— Мертв? — переспросил я. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы убитый был жив? Такое не удавалось даже Агате Кристи.
И я рассмеялся еще громче. Но я был не так глуп, чтобы не понимать, что это за смех.
— Истерическая реакция, — пояснил я. — Очень жаль, но ты, конечно, понимаешь…
— Я только что вернулся в управление, — сказал Карл Юрген. — Со вчерашнего дня я был в Тенсберге. Ты что, пытался мне дозвониться?