— Один — ноль! Хотя удержался Тарков на двух голосах. Зря меня не включили в счетную комиссию. Я им фокус с обратной стороны показал бы.
— Завидую, Петро, твоему характеру. Что бы ни случилось, с тебя как о гуся вода. Вот ты хохочешь, а мне тошно.
— Ты, Иваныч, скучный человек, сам себе вредный, Что ж, не можешь смеяться — терпи. И скрипи зубами.
— Что терпи! — неожиданно разъярился Тургеев. — Терпи-терпи! Толстовец нашелся. Я работать хочу! В полную силу!
— А кто тебе мешает? — ухмыльнулся Жарченко. — Тарков, что ли?
— Ну ты и поганец, Петро! — Тургеев проводил взглядом очередной камень, который Жарченко бросил в яму, где собиралась стайками мелкая форель. — Брось ты над рыбками издеваться! Прицелился! — Он выхватил из рук Жарченко гольцы. — Работать я мог при Дальстрое, а теперь делаю вид, что работаю. Тогда у меня все хозяйство было вот где! — Тургеев сжал пальцы в кулак и потряс им в воздухе. — Тогда я был хозяином положения. Я определял задачу и нажимал на педали. А сейчас? Автобус купить не имею права. Арендуй, «Этот я тебе не дам в аренду, — торгуется директор автобазы, — экономически мне не выгодно». А этот я не возьму — мне он мал, мне экономически не выгоден. Чтобы решить пустяковый вопрос, надо обязательно идти к барину — барин нас рассудит! За каждым метром транспортерной ленты для промприбора, на котором пудами золото мою, я теперь к Петрову, Сидорову и иже с ними в нош — бух! Выручайте!! Промприборы стоят! А они мне ведомость — шурух под нос: «Видишь, все фонды выбрал. Проси в главке!»
— Поздно, кумушка, слезы лить.
— Будто бы ты не возрадовался, если б вернули прежний порядок…
— Молчу, Иваныч! Как хозяйственная система Дальстрой работал без пробуксовки.
Тургеев поднялся, походил по берегу ключа, разминая ноги. Толкнул сапогом пенек, приткнувшийся у куста. Тот перевернулся, высунув из воды рогульку, и медленно закружил в водовороте. Жарченко стоял рядом, наблюдая, как беспомощно толкался пенек среди камней, переворачивался, нырял, но не Мог угодить в широкий проход. Набежавший поток воды подхватил пенек и отбросил к противоположному обрывистому берегу.
Из-под корней подмытой лиственницы тотчас с шумом вылетела большая серая утка. Тяжело и неуверенно взмахивая крыльями, точно раненая, и громко крича, устремилась в сторону густого кустарника и тут же свалилась вниз, продолжая истошно крякать и суматошно расплескивать крыльями воду.
Жарченко усмехнулся, он угадал намерение матери увлечь за собой детей: в том месте, откуда только что поднялась утка, на воду выкатились желтые комочки крохотных утят. Вытянувшись цепочкой, они плыли, покачивая головками с несуразно большими дырчатыми носами. И вдруг увидели человека, стоящего совсем рядом. Испуганно пискнув, нырнули и поплыли в сторону. Жарченко шел следом и смотрел, как они, прижимаясь ко дну, той же цепочкой, теперь уже под водой, плыли, вытянув головки и старательно отгребая широкими желтыми лопаточками голенастых ног. Дружно как по команде выскочили на поверхность, оглянулись и с ужасом опять увидели его, склонившегося к воде страшного человека. Испуганно метнулись вглубь и снова, прижимаясь к мелкой гальке, усыпавшей дно, отчаянно замельтешили лапками.