Жарченко не мог себя сдержать, крепко тряхнул Переверзева за плечи.
— Вот что она тебе, Семен, наверняка скажет, твоя рабочая совесть!
Переверзев открыл рот и хотел что-то возразить, но Жарченко нарочито сердитым тоном прикрикнул:
— А ты помолчи! Молчи, коль начальство говорит!
Зазвонил телефон. Жарченко переключил его на приемную.
— Скажи честно, почему решил уволиться?
Рабочий опустил голову, переступая с ноги на ногу.
— Слух прошел, будто вас того… по шапке. А прииск закрывать будут.
Директор подошел к столу, взял чистый лист бумаги, протянул рабочему.
— Садись, Семен, к столу, пиши: «Прошу предоставить мне отпуск и дать путевку в дом отдыха на берегу моря». Нет, не одну; а «две Путевки». Что смотришь? Всему прииску известно, что есть у тебя невеста, заканчивает экономический институт. Вези ее сюда. Закатим первую комсомольскую свадьбу. Любит — приедет. По рукам, что ли?
Рабочий смущенно улыбнулся, покрутил заскорузлыми пальцами ручку.
— Что же это, выходит, одна трепотня насчет этого самого, ну, закрытия?
— Зачем бы я тебя в отпуск уговаривал? Садись, пиши.
— Эх, Петр Савельевич, вас не переспоришь, — сокрушенно вздохнул парень, присаживаясь на край стула.
Когда Переверзев ушел, Жарченко долго сидел за приставным столиком, потом пододвинул чистый лист бумаги, крупно написал: «Апелляция!»