Делаю неопределенный жест.
— Ну, это мы можем обсудить. Так, все же, кто мутит воду?
— В основном те, кто по факту лишится заложенной в банке земли и останется ни с чем. А таких немало.
— Среди этой публики есть толковые люди?
Маниковский пожал плечами.
— Не могу ответить, Государь. Их слишком много. Возможно и есть, но вряд ли их большой процент. Есть те, кто служит в армии или на госслужбе, но, в основном, бузят те, кто никогда не занимался никакой коммерцией и жил лишь тем, что имел со своей земли, либо сдавая ее в аренду, либо закладывая в банк, либо то и другое.
— Понятно. Вот тех, кто верно служит Отечеству, нужно как-то уважить. Жду ваших предложений.
— Слушаюсь, Ваше Величество!
— Павел Григорьевич, вы можете держать остальную эту публику под контролем, не допуская серьезных заговоров?
Командующий ОКЖ генерал Курлов поднялся и оправил мундир.
— Думаю, да, Государь. Они разрознены, денег у них не так много. Я бы скорее опасался, что крупная рыба может через них попытаться нанести удар.
Помолчав несколько мгновений, заключаю:
— Что ж, тогда следите за ними. И за теми, кто попытается через них ударить. И при малейшем намеке на попытку потрепаться о заговоре, берите всех. Устройте несколько показательных процессов с самыми жесткими публичными карами. Нам нужно жестко напугать эту публику, да так, чтобы они мочили штанишки, только от одной мысли о крамоле. Никакой жалости. Всех под нож истории. Вы меня понимаете?
— Да, Государь!
ОСМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ. ИУДЕЯ. ИЕРУСАЛИМ. 28 августа (10 сентября) 1917 года.
Майор Вюрт фон Вюртенау смотрел, как последние из его подчиненных выходят из ворот Святого Города. Они выходили при полном вооружении, и даже с обозом, который русские любезно разрешили им взять с собой.
— Как видите, герр майор, мы люди слова, и вы забрали все, что хотели и все, что могли увезти с собой. Вы поступили очень мудро, отказавшись от сопротивления и избавив своих людей от верной гибели.
Немец покосился на самодовольного русского офицера. Знал бы этот Устинофф, о том, что он, фон Вюртенау, ни на секунду не колебался и был готов умереть сегодня утром. Как и многие его солдаты. Но приказ из Берлина был однозначным — Иерусалим срочно сдать русским до подхода британских сил.
Он мог лишь гадать, чем было вызвано столь странное решение.
Очевидно тут замешана какая-то политика из высших сфер, которая недоступна для понимания простому тыловому майору, пусть и с благородной приставкой «фон» перед его древней фамилией.
МОСКВА. КРЕМЛЬ. ДОМ ИМПЕРИИ. 28 августа (10 сентября) 1917 года.