«Но отец умер. Не вернулся с войны», — мысли путаются, в памяти всплывают нарисованные медовыми красками картинки. Яни на руках у высокого сильного мужчины смотрит вдаль, как бархатные от зелени горы с сахарными вершинами попирают нежно-голубое небо. У очага отец точит прадедовский меч, по металлу бегут черные узоры. Руки у него сильные, мозолистые, на коричневой дубленой коже белеют шрамы. Суровый мужчина уходит по дороге, ведущей к горам, туда, где льется кровь, кричат женщины и старики утирают соленые, горькие слезы.
Нет, его отец не может быть тем черным человеком, он любит Яни, Ведрану и маму.
Повозка остановилась, Возница тяжело спрыгнул на землю. Снег под его ногами захрустел. По правую сторону повозки, у самой дороги, рос могучий клен. Закованные в лед листья переливались червонным золотом. Коры на дереве не было, на обнаженной сырой багровой древесине в безмолвной агонии застыли лица. Не людей — народа более древнего и мудрого, чье время истекло задолго до рождения Владычицы сущего.
Впереди раздался рев, перешедший в полный боли и отчаяния вопль, сменившийся треском ломаемых костей и разрываемого мяса.
Снова захрустел снег, повозка жалобно скрипнула и тронулась. Через минуту Яни увидел забрызганные черным стволы и две головы, нанизанные на обломанные ветви; вытянутые пасти скалились на мальчика желтыми клыками, из фасетчатых глаз в снег падали смоляные слезы. Чудовища межмирья. О них говорили полушепотом, призывая Владычицу в заступницы, они обитали между миром людей и миром за Разломом, не принадлежа ни одному из них.
Огромное животное вцепилось в кричащего ребенка. Шкура лопнула на спине, обнажив зеленое мясо; когтистые кривые лапы раздирали на части маленькое тельце, зажатое широкими, зубастыми челюстями.
— Пойдешь по дороге мертвых, и тебя вот так же сожрут, — бабка Ворея кивает на старую, нарисованную на коже, картину, краски которой выцвели и потрескались, но у Яни по спине все равно бегут мурашки.
Старуха наливает в маленькую фляжку розоватую, чуть попахивающую грязными ногами, жидкость, в которой проскальзывают маленькие шевелящиеся комочки.
— В похлебку нальешь, в вине заметит, а в похлебке размешаешь, все съест, до последней ложки. Еще и добавки попросит, — Ворея хмурит брови, задумавшись, отдает фляжку Яни, наощупь та противная и теплая.
Этой ночью Яни не спал: сторожил. Старался убедить себя, что сможет помочь сестре. Он не уснет, он будет ее защищать. В этот раз обязательно.
Этой ночью он не будет агонизирующим комочком валяться у стены, сжимая скрученный от боли живот, пока черный человек избивает мать. Больше по привычке, чем по необходимости. Она уже давно перестала сопротивляться: сворачивалась на полу, прикрывая голову руками, стонала и сглатывала кровавые сгустки и осколки зубов. Яни крепко сжимает рукоятку ножа в потной, скользкой ладони, вспоминая вчерашнюю ночь. Ведрана бледная стояла у двери, пыталась открыть, но та была заперта. Всегда заперта, когда отец дома. На пол упал кожаный ремень с потертыми ножнами. Кинжал отец давно заложил, чернота из пустых ножен смотрела на Яни. Мальчик старался утонуть в ней, молил Владычицу о помощи, ведь каждая частичка тьмы — ее храм, но она не слышала. Отец ударил Ведрану по лицу, за волосы подтащил к деревянному столу, разорвал рубашку.