Здесь он задал себе прямой вопрос: а готов ли ты и впредь стрелять, стрелять, стрелять? А может, это в тебе червоточина или попросту червь от буржуазов завелся? Эдакий глист в душе, который, подобно искушающему дьяволу, шепчет, шепчет… Ленин ведь щастия хочет. Миллионам. Может, и в самом деле смерть этих — пусть несчастных, да-да, к чему лукавить, — есть славная жертва на алтарь всеобщей и отдельной радости?
А на душе было мутно и тяжко, тревожно было, и тревога эта все нарастала и нарастала.
Юровский ходил по кабинету-номеру, засунув по-ленински большие пальцы под мышки.
— Я чего тебе вызвал, Ильюхин… Сейчас ты войдешь в соседний чулан, вон его дверь. И будешь сквозь щель слушать мой и товарища Федора Лукоянова разговор с доктором Деревенко. Ты спросишь меня: а кто это такой? И я тебе отвечу: врач семьи Романовых еще с петроградских времен. А зачем он нам понадобился? Вот, слушай, впитывай, тебе пригодится…
Ушел в чулан, через мгновение в кабинете появился высокий, полный человек в цивильном, борода у него была рыжая, клинышком, усы тоже рыжие, роста он был высокого и носил пенсне. Следом вошел Лукоянов. Несколько мгновений Юровский молча, с весьма значительным видом вглядывался в лицо посетителя, потом сказал:
— Не угодно ли вам сесть?
Деревенко послушно и даже излишне торопливо подвинул стул и, поелозив задом, обосновался на краешке.
— У вас здесь, в Екатеринбурге, кажется, жена и… сын?
— Так точно. Ребенок. И… она. Да-с. А… что?
— У нас мало времени… И я буду краток. Скажу не обинуясь: у властей большие к вам претензии.
— Претензии? Но… отчего же? Я послушен, исполнителен, я не делал ничего против… рабочего класса! Ничего!
— А теперь вам надлежит сделать нечто в пользу рабочего класса, товарищ…
— Вы… назвали меня… товарищем? О, это так… так…
— Это — так. Вы вхожи в семью Николая на правах врача и давнего знакомого.
— Да-да, они… Они знают меня, как почетного лейб-медика.
— Вот! — Юровский поднял указательный палец к потолку. — Мы будем давать вам… письма. На французском языке. Вы знаете французский язык?
— Как все интеллигентные люди. Несколько… Читаю со словарем, перевожу с Божьей помощью… А… А… О чем? Там, в письмах?
— Этого вам лучше не знать. Жена, ребенок… Вы меня поняли?
— Так точно. Но… при чем здесь… они?
— При том, что если вы хоть единожды прочтете текст письма и посмеете обсуждать… Ну хоть бы и с Николаем — жену и сына мы расстреляем. За контрреволюцию. Это понятно?
Ильюхин видел, как наливается мертвой бледностью лицо Деревенко. Лукоянов стоял рядом с Юровским. Молча.