Юровский посмотрел дружелюбно, почти с любовью. Так смотрит учитель на своего ученика после точного и удачного ответа.
— Я тебе говорил: далеко пойдешь… Не покидай ДОН. Я ведь вынужден и в Чека находиться. Комендант — комендантом, а контрреволюция в городе и уезде — тоже подняла голову. К развязке идет…
— Сдадим Екатеринбург?
— Чехословакия, армия генерала Войцеховского… А у нас пока — пенки с молока. Но ты не горюй, товарищ. Наша все равно возьмет!
В столовой было пусто: ужин давно закончился, Романовы, доктор Боткин и прислуга разошлись по комнатам. Ильюхин подошел к зеркалу над камином. Оно мерцало странным неземным светом, словно окно в мир иной. Прижался лбом к холодному стеклу — там была бездна, а в ней, словно бледное воспоминание о мире сущем, — его, Ильюхина, воспаленное лицо с безумными глазами обитателя скорбного дома. «Однако… — подумал. — Довела служба… На товарища Войкова или там Голощекина посмотреть — они будто из бани только что вышли. А ты, брат, — как тот сеятель, что вышел сеяти семена свои, только ветер разметал все труды… И не будет урожая, и никто не насладится плодами земными. Скорбь, страдание и слезы — вот что впереди…»
Надо идти домой… В скучный сиротский приют. Войков любит говорить о том, что революционеру дом не нужен. Мол, отечество нам всем — весь мир. А дом… Это удел буржуазов. Но ведь сам обретается в барском особняке? И кушает стерлядок в соусе.
Скрипнула дверь великих княжон, на пороге появился Николай. Был он в нижней рубахе, взъерошенный, мятый, в глазах даже не беспокойство — испуг.
— Я так и понял, что это вы… — сказал тихо и протянул листок. Мелкие буквы, чужой язык — да ведь это…
— Письмо? — спросил шепотом. — От кого?
— Подписано — «офицер», — Николай пожал плечами. — Зайдем сюда, дочери уже спят, так что ничего… По этикету невозможно, да ведь какой теперь этикет. Только тише, хорошо?
Кивнул в ответ, вошли, под иконами горели лампады, сумрачно было, ни лиц, ни фигур — там, на кроватях.
— Вам незнаком этот почерк? — спросил Николай.
— Нет. Что в письме? Я смотрю — листок тетрадный, двойной. Просили отвечать на втором листке?
— Откуда… вы знаете?
— Все же, что в письме?
Растерянно пожал плечами.
— Нужно-де, чтобы одно из окон было отклеено, чтобы в «нужный момент» и прочее… Автор клянется Богом и совестью, что сделает все для нашего спасения…
— Отвечайте. Только не слишком обстоятельно. Отвечайте так, чтобы вас невозможно было заподозрить в желании убежать. Вы поняли, Николай Александрович?
— Я понял, понял, а вы что же — догадались, что отвечать надобно на втором тетрадном листке, причем не отрывая его?