– Я ничем не болела, но осознала это только недавно. Значит, всё же отличалась. Но в остальном... Исследуйте, доктор, мне и самой всё это безумно интересно.
Джеффри продезинфицировал мою руку на сгибе локтя, что мне показалось бессмысленным, и попросил меня сжать кулак и напрячь руку.
– Так вены хоть немного проявятся. Жгут в данном случае бесполезен.
Я сделала, как он велел, и, аккуратно вскрыв мне вену каким-то острым инструментом, доктор быстро ввёл иглу шприца в отверстие, пока оно не затянулось. Набрав полный шприц крови, он извлёк иглу и прижал к ранке кусочек ватки, смоченной спиртом. Я захихикала.
– Да, понимаю, – улыбнулся Джеффри. – Но обычно я лечу людей или наш молодняк, а с ними это совсем не лишнее. Так что некоторые мои действия отработаны до автоматизма.
– Так что насчёт изменения резус-фактора? – решив вернуться к интересующей меня теме, спросила я. – Неужели это и правда возможно?
– Возможно, – кивнул доктор. – В момент перерождения в наших организмах меняется слишком многое. А группа крови и резус-фактор – лишь одно из самых незначительных изменений.
– Но почему кровь меняется? Какой в этом смысл?
– Рэнди, а что ты вообще знаешь о группах крови?
– Не много, вообще-то. В пределах школьной программы. Никогда этой темой особо не интересовалась.
– Ну, тогда тебе, возможно, известно, что группа крови у человека обусловлена наличием или отсутствием в его крови неких агглютиногенов, а резус-фактор – антигенов?
Я недоумённо захлопала глазами, но промолчала, решив потом погуглить эту тему. А сейчас – принять к сведению, что в крови присутствуют некие добавки, влияя на неё. Поэтому я с умным видом кивнула в ответ на вопрос доктора.
– Так вот, – продолжил Джеффри, – в момент перерождения из нашей крови исчезают и те, и другие, если они там были раньше. А если в крови нет никаких «примесей», то это как раз первая группа, она же «нулевая», и отрицательный резус. Вот почему наша кровь всегда подходит для переливания любому человеку. Даже несмотря на двадцать пять пар хромосом вместо положенных двадцати трёх.
– Да, кстати, о хромосомах! Мне такой момент непонятен. У вас ведь двадцать пять пар, да? Мне Гейб говорил.
– Всё верно.
– И у меня тоже двадцать пять. Я раньше этого не знала, но тот доктор в «тюрьме» упомянул об этом. Ему попала в руки моя ДНК, и он просто в экстазе рассказывал о ней. Хотя прошло уже десять лет.
– А что здесь странного? Для учёного подобный генотип – это нечто невероятное и запредельное. Конечно, он запомнил.
– Но ведь Вэнди была у него в руках несколько недель. Он же точно изучал её кровь. А вспоминает мою, как нечто уникальное.