– Линда сказала, что раньше ты никогда и никого не обнимал. Это правда?
– Да. Правда. – И он ещё крепче закутал меня в свои объятия.
– Но… Я не понимаю… Тебе же нравится обниматься, я же вижу!..
– С тобой, Миранда, только с тобой. А до этого я не мог… Боялся…
– Но чего?! – я действительно этого не понимала.
– Отторжения, – и видя мои недоумевающие глаза, Гейб пояснил. – Я ведь рассказывал тебе о своей юности. Про мои шрамы.
– Ну, да. И что?
– Я был уродом, Миранда. Жутким уродом. И от меня все шарахались. Все! Я вообще не знал, что такое не только объятия, а просто прикосновения.
– Но… А твоя мама? Разве она не обнимала тебя?
– Обнимала. Наверное. Но я этого не помню. Когда она умерла, я был младше близняшек. В то время люди жили очень мало, а поздние роды здоровья ей не прибавили. Отцу на меня было наплевать, няньке, по большому счёту – тоже. Именно из-за того, что она не особо за мной следила, я как-то удрал и залез в вольер к полудиким волкодавам. Как уж они меня насмерть не загрызли – не представляю. Алекс услышал мои вопли, примчался и отбил меня – хоть какой-то плюс для меня от его сверхспособностей. Но вред уже был нанесён.
– Господи! Я знала, что тебя укусили в детстве, но таким крохой!!! Да ещё и мамы рядом не было… – Я чувствовала, что ещё чуть-чуть, и слёзы польются просто ручьями. Как представлю малышек на его месте…
А это несложно – они же практически его копия: такие же чёрные кудри, светлые глаза. Только у девочек они просто голубые, без этого умопомрачительного бирюзового оттенка. Любой, кто увидит их рядом, ни на секунду не усомнится, что это его дети. От этого малышки становились мне ещё дороже – они словно были теми детьми, которых я подарила бы Гейбу. Если бы, конечно, могла.
– Да, я был тогда совсем крохой, – продолжил Гейб свой рассказ. – Поэтому всё детство и юность я провёл с клеймом отверженного. Дети насмехались надо мной и швырялись камнями и грязью, взрослые отворачивались и плевались вслед. Женщины закрывали от меня своих малышей – словно я наброшусь и покусаю их, или просто заражу своим уродством.
Всё, я расплакалась. Молча, наклонив голову. Надеясь, что он не заметит.
– Даже отцу было противно ко мне прикасаться. А уж как надо мной насмехалась Рианон. Особенно когда поняла, что, в отличие от большинства тогдашних мужчин, я её и пальцем не трону, что бы она мне ни говорила.