Тут Уна замечает, что Мод-Люси смотрит на нее, склонив набок голову на толстой шее, и в ее взгляде читается гордость собственника и еще что-то. Что-то похожее на обиду. Это зависть.
Между тем старая Уна, сточетырехлетняя Уна, переступила порог своего дома, предоставив Куину разбираться с этой тварью Ширли, и уткнулась в дорожный саквояж, который стоял на том самом месте, где Куин его забыл. Говард был и осанистым владельцем магазина, и устрицей с остекленевшим взглядом на колченогом стуле, он был везде и нигде, а несколько лепестков из букета со свадьбы Белль осыпались на чистый, без единого пятнышка пол. Уна наклонилась, чтобы собрать их, и косой луч солнца упал на ее руку, пятнистую от старости, но сохранившую изящные очертания — как отпечаток девичества, как напоминание о бренности телесной красоты. О ее краткости. О несбывшихся посулах.
Она поглядывала исподтишка на руки прикованного к креслу Лаурентаса, сложенные на коленях. Ее бедный мальчик, чья память и жизнь испаряются на глазах. А руки у него до сих пор красивые.
Будь время и впрямь рекой, Уна бросилась бы в его волны, поплыла, грудью рассекая их, выбралась на том дальнем берегу и как следует встряхнула глупую безмозглую девчонку: «И это все ты принимаешь за любовь?» Образ Мод-Люси начал тлеть, тронутый дурным предчувствием, намеком на предательство, будто она уже садится в поезд с Лаурентасом на руках. В чьей памяти хранится этот образ — в памяти юной Уны или старой? Можно ли память переписать так, чтобы стало видно то, что раньше ускользнуло? Старая Уна, измученная дальней поездкой и поисками вазы в шкафу, жаждала сказать юной Уне: «Неужели ты не видишь, что приближается айсберг? Ни один человек не будет любить тебя больше, чем себя». Но юная Уна ничего не видит.
Прогнав воспоминания, Уна поставила букет мистера Ледбеттера в стеклянную вазу — подарок Луизы. Лилии рвались из вазы врассыпную, как вспышки фейерверка. Уна закрыла глаза, ее голова упала на грудь, мысли смешались. Мелькнули картинки Кимбола девяностолетней давности — верный признак хандры. Но она отгоняла хандру.
— Ладно, Уна, мне пора идти, — сказал Куин, просунув голову в дверь.
О, она увидела себя со стороны: самая старая в мире глупая девчонка, которую вновь покидают.
— Кому вы несете Благую весть на этот раз? — спросила она.
— Вообще-то заблудшая овца вернулась в стадо.
— Тот наркоман? Вернулся?
— Да, выписался раньше времени.
— И вас мордой об стол, ба-бах, так, что ли?
— Да, примерно так. Ребята звонили мне, когда вы спали. Связь все время прерывалась, но суть я ухватил.