по своему любимому «кросли», а дела в магазине шли наперекосяк из-за его мечтаний пробиться в индустрию популярной музыки, и чердак был завален нераспроданными нотами, — пока этот самый Говард Стенхоуп, эта чертова устрица в скорлупе, чьи глаза за грязными стеклами очков казались точками, пока этот самый Говард не посмотрит на Уну, мать его убитого на войне сына, и не скажет: «Прежняя миссис Стенхоуп часто, глядя мне в глаза, начинала напевать».
На что Уна, которая тосковала по Фрэнки и тайно осваивала профессию секретаря-стенографистки, ответит, сорвавшись вдруг с привязи: «Боже мой, Говард. Я ухожу от тебя».
Но в тот апрельский день 1912 года, задолго до катастрофы, Говард приветствует двух посетительниц в своем магазине, и Мод-Люси просит у него ноты, «Что-нибудь повеселее для моей девочки, мистер Стенхоуп», — говорит Мод-Люси, потому что Говард славится своим мрачным вкусом.
Он очень аккуратно, как всегда, вытаскивает ноты со стеллажа и театрально протягивает их. «А для кого-то сегодня день скорби, мисс Стоукс», — нараспев произносит он, намекая на трагедию «Титаника». С глубоким, громким придыханием он исполняет перед ними свою новую балладу, предназначенную для субботней продажи, печальную историю об автомобиле, который сорвался с обрыва в реку, пробил льдину и был проглочен черной голодной пучиной. На пороге магазина собралось несколько покупателей, потом еще несколько, они постукивают ногой, помогая ему держать ритм. Уна стоит, встревоженно слушает. Несмотря на аккуратную стрижку и безупречные ногти, отчаяние Говарда граничит с болезнью. Будь у нее деньги, она бы купила эту песню. Она пытается представить его молодым, счастливым, на пикнике, как он лежит на одеяле, а пухлая ладонь миссис Стенхоуп покоится у него на лбу.
«Великолепно!» — щебечет Мод-Люси, аплодирует. Уна, в модной юбке-трехклинке, с пышной прической, улавливает искорку кокетства в ее голосе и впервые в жизни замечает, что у Мод-Люси грубые черты лица и немодная блузка. Говард жмурится, моргает и переводит взгляд прямиком на Уну, которая чуть ли не вспыхивает. Она задирает подбородок, чтобы продемонстрировать шею, сама поражаясь своей дерзости.
Ее рассматривают, оценивают и одобряют — и Говард Стенхоуп, и старый мистер Драпо, который зашел купить струны для скрипки, и мальчики Комо, которые разрезают свои газеты, и миссис Фаррар с дочерью Белль-Мэй, которые выбирают ноты. Уна до слез жалеет Говарда Стенхоупа, с его слюнявой балладой и голосом как касторка, и ни сном ни духом не ведает, что спустя несколько лет это ее заботливая рука будет покоиться на его розовом лбу, это ее дрожащий голос будет тщетно унимать лихорадочную жажду славы, обуявшую его.