— А все эти годы, когда ты пропадал? — сказала она. — Когда тешился своей свободой?
Теперь она говорила совсем тихо:
— Я ждала от тебя большего.
— Белль, прошу тебя.
— Я хотела получать от тебя не только деньги. Еще и заботу. Нам не хватало тебя. Он скучал по тебе воображаемому, а я — по тебе настоящему.
— Я почувствовал его присутствие, — сказал Куин. Слова выпали у него изо рта, будто выбитые зубы, — сам не знал, как это произошло.
— Что?
Наградой ему стала вся полнота ее внимания.
— Там, в доме у старухи. Все было так, как он рассказал в своем дневнике. Преддверие волшебства, как он писал.
Белль хмыкнула, несмотря на свое горе, потому что обожала словечки и высказывания мальчика. Он читал запоем — руководства, учебники, слишком взрослые романы, выискивая в тексте разные блестящие штучки, как сорока — цацки на обочине дороги.
— Расскажи об этом, — попросила она.
Ему хотелось утешить ее, исцелить, вытащить из того беспросветного мрака, в который она погрузилась. Сознание, что он абсолютно не годится для этой задачи, только усиливало его решимость.
— Как будто он присутствует там, в ее доме, — сказал Куин.
Дыхание у него перехватило. Он отчаянно импровизировал, дополняя то, что на самом деле почувствовал, тем, что хотел бы почувствовать, и тем, что, по его мнению, почувствовали бы Ренни, Алекс или Гэри на его месте.
— На мгновение показалось, что он… — Куин поискал слова. — Вернулся из небытия.
После долгой, напряженной, как пружина, паузы Белль сказала:
— Наш сын не исчез. Мальчик просто умер, Куин. Однажды прекрасным майским утром он проснулся, поехал на своем велосипеде неведомо куда, неведомо зачем и упал замертво до того, как полностью рассвело.
Чего она добивалась, повторяя это? Снова и снова. Зачем? Как ему хотелось вернуть их прежнее тепло, тот несравненный покой.
— Может, тебе сходить туда вместе со мной, — предложил он. — Может, там, в том доме, ты сможешь почувствовать его.
Эта мысль казалась ему хорошей, пока пребывала в голове, но как только оформилась в слова, он осознал свою промашку. Он промазал так блестяще, что мог бы рассчитывать на первый приз, если бы награждали худшего стрелка.
— Я чувствую его и тут, — сказала она. — В доме, где он жил. И куда ты тоже вселялся дважды, как муж и как отец. Разве ты не чувствуешь его здесь, в его родном доме? Тебе не кажется это странным? Как можно настолько отдалиться от собственного сына, чтобы почувствовать его так называемое присутствие в чужом доме?
В ее голосе послышались не свойственные ей ноты, какая-то ледяная отстраненность, которую он замечал в женщинах совсем другого типа. Три года тому назад он возвращался автобусом из Чикаго, проезжал мимо складов цвета сепии и, терзаемый раскаянием, пестовал наивную надежду, которой обольщается душа в середине жизни: он собирался стать лучшей версией себя. Белль с мальчиком встречала его на станции, мальчик замер, словно опасаясь чего-то. Но Белль отметала всякие опасения, всегда. «Вернись ко мне, — прошептала она ему в сыром тумане. — Будь ему отцом». Через несколько недель они поженились второй раз.