— Нет, — ответил Куин. — Где у вас корм для птиц?
Старуха вздрогнула. Ее ноги в чулках напоминали две грабли, обутые в черные башмачки.
— Там, в сарае, — сказала она. — У двери, если мальчик не переставил. Он на все завел свои порядки, знаете ли. Лестница тоже там. Но вы высокий. Может, вам она и не понадобится.
Она смерила Куина взглядом от ступней до макушки, словно прикидывала размер его одежды.
— Если я повешу кормушки ниже, вы сами сможете наполнять их, — предложил он.
Она уперлась кулаками в бока.
— Как же это все доканывает меня, — сказала она с таким видом, будто вот-вот расплачется, и эта внезапная, разительная перемена заставила Куина поторопиться. Он сказал:
— Пойду займусь делом.
— Я буду в доме, — она указала костлявым пальцем на дверь. — С таким же успехом смогу наблюдать за вами из окна.
Голос ее звучал энергично и настолько не вязался с дряхлостью тела, что Куин даже усомнился в словах Белль, будто Уне Виткус сто четыре года. После смерти мальчика Белль стала воспринимать реальность как-то искаженно. Он боялся и самого горя, и того, что горе сломает ее. Он бы хотел защитить Белль, но не имел таланта строить отношения и был способен лишь на одно — тупо исполнять ее указания в знак искупления своей вины. Вот почему он очутился здесь: чтобы по приказу своей дважды бывшей жены закончить доброе дело, начатое сыном.
Обшарпанные двери сарая открылись легко. Похоже, петли недавно смазали. Внутри оказалась стремянка со сломанной ступенькой. Воняло животными — не кошкой или собакой, а какими-то грызунами, мышами, что ли. Или тощими, наглыми, зубастыми крысами. Садовый инвентарь, тронутый ржавчиной, расположился по диагонали на дальней стене крючьями, зубьями и остриями наружу. Куин подумал, что мальчик мог запросто получить травму во время своей еженедельной миссии милосердия, если бы у стремянки надломилась ступенька, подточенная червем. Сомнительная реклама для скаутского отряда номер двадцать три.
Но мальчик не получил травму. Он, выражаясь его языком, «получил заряд вдохновения». Куин обнаружил птичий корм в знакомом пластиковом ведре. Когда-то оно вмещало пять галлонов смеси, которая пошла на шпаклевку стен в гараже Белль — перед их окончательным расставанием, перед тем, как она превратила его репетиционный зал в склад для растворителей, средств против сорняков и запасных шин. В ведре Куин нашел совок внушительного размера, блестящий и вишнево-красный, веселый, словно реквизит для рождественского спектакля. На соседней полке он заметил еще девять таких же совков. Мальчик был барахольщиком. Невозможно объяснить, почему он собирал какие-то вещи. Накануне похорон Белль пустила Куина в комнату мальчика, но велела ничего не двигать и не трогать. Вот что он насчитал там: птичьих гнезд — десять штук, журналов Old Yeller — десять штук, фонариков — десять штук, свиней-копилок — десять штук, пособий для бойскаутов — десять штук. Там же имелись палочки от леденцов, желуди, катушки от ниток — все аккуратно собрано в комплекты по десять штук. Компьютер один, но к нему десять мышек. Стол один, но на нем десять пеналов. Накопительство, утверждала Белль, это естественная реакция на отсутствие отца, чье внимание утекает, как вода из поломанного крана. «Сам посуди, — однажды сказала она ему, — зачем одиннадцатилетнему ребенку окружать себя этой крепостью из вещей?»