В этом был, конечно, и расчет. Отец говорил, что император Рима в наши дни – это любой, кого послушают легионы. Любой человек, повторял он, шутливо закрывая ладонью рот как бы для того, чтобы утаить эту страшную истину от гостей и стражи.
Потом, уже серьезней, он добавлял, что на империум надо иметь и божественное право. Но даже человек с таким правом перестанет быть императором, как только солдатам надоест его слушать. И вот эту последнюю истину он никогда не уставал в меня вбивать.
Калигула рос в военном лагере и умилял солдат своей солдатской обувью – но потом предался губительным столичным излишествам. Император, говорил отец, не должен отходить слишком далеко от своих легионов. Даже божественный Марк Аврелий, великий мудрец, о котором отец отзывался с восхищением и завистью, провел жизнь в походах – и создавал свою философию среди солдатских палаток.
Чем больше я глядел на этих грубых людей, затянутых в кожу и металл, тем больше мне хотелось стать одним из них. В этом был вызов изнеженному Гете, попытка походить на отца – и еще на царя Александра, пятьсот лет назад совершившего свой великий поход. Александр, правда, требовал божественных почестей и перенимал персидскую роскошь. Но можно быть скромным Солнцем, думал я. Светить всему миру и довольствоваться деревянной посудой. Марк Аврелий был как раз таким.
Моего отца ненавидели в Риме. Там ненавидят всех императоров; наш удел – слоняться по окраинам империи во главе огромных армий и защищать от погибели тех, кто молится о нашей смерти. Но придет день, когда мы уже не сможем этого делать. Александра убил Вавилон, Цезаря Рим – что, интересно, убьет меня?
Отца убила Британия.
О, этот тусклый коварный остров, обитель древнего разврата! Каледонские прелюбодеяния так ужасали мою мать, что она публично укоряла в них варварских женщин. Жена каледонского вождя – или его любовница, там особой разницы нет – ответила в том смысле, что они всего лишь делают явно то, чему Рим предается тайно. По сути, конечно, она была права.
Мой отец воевал всю жизнь – сначала с варварами на Востоке, потом с мятежниками в Галлии. Упади кости по-другому, и мятежником назвали бы его самого. Нигде он не пролил столько римской крови, как под Лугдунумом, где разбил Клодия Альбия. Но даже после этого ему не суждено было отдохнуть.
Я помню его рассказы про Восток, казавшиеся особенно невероятными среди британских дождей. Война там проходила на огромных пространствах; армии долго слонялись по пустыне в поисках врага – в Британии же приходилось прорубаться через заросли. Чтобы отодвинуть границу империи всего на сотню миль, надо было затратить больше сил, чем уходило на покорение восточного царства.