А потом я пошел в свое родное село Вербивицы, где мой старший брат жил точно так же, как до него жил отец. Его жена родила ему целую ораву ребятишек, сам он теперь был вылитый наш отец, а его старший сын — вылитый он сам много лет назад. И этот сын, точно так же как когда-то он сам, был вторым человеком в доме, при необходимости замещая отца. Вечером в день моего приезда в комнату набилась толпа. Меня засыпали вопросами, а я снова рассказывал бесконечные истории. На следующий день я уже не считался гостем и работал наравне со всеми, как будто жил здесь уже несколько лет. Я месил ногами черную землю, перемешанную с водой и соломой, и помогал чинить хлев. Дети не отходили от меня ни на шаг и засыпали меня вопросами о моей новой удивительной профессии, я подробно объяснял им, что такое театр, приводил примеры и пересказывал известные пьесы. Дети все понимали и были в полном восторге. Больше всего им нравилась история про венецианского мавра, где они не знали, кого жалеть больше — Отелло или Дездемону. Вечером, когда мы вместе собрались в доме, моя невестка сказала: «Ты целый день рассказываешь детям про этот театр. Я тоже не полная дура, мне ты тоже мог бы рассказать какую-нибудь историю или лучше показать какой-нибудь ваш театральный трюк, рассказывать-то любой умеет, а ты покажи, покажи, что это такое!» Я взял в правую руку нож, закрыл глаза, пробормотал непонятные слова, взмахнул левой рукой и начал объяснять: «Видишь ли ты, моя невестка, мою левую ладонь? Видишь ли ты дыру в ней?» «Нет, не вижу никакой дыры», — ответила она, смеясь, но в ее глазах уже сверкнуло любопытство. «Итак, — продолжал я, — сейчас я сосчитаю до трех и проколю эту руку ножом, потом нож пролетит через левый глаз в окно, вернется через дверь и как ни в чем не бывало снова ляжет на стол. Фокус-покус, комгаламора-контраванго, чинда-дагора, эйнс, цвей, дрей…» «Стой, нет, не надо! — закричала моя невестка в ужасном волнении. — Не хочу ничего видеть, знать ничего не хочу, и уж тем более не в моем доме». Остальные начали было смеяться, но она им запретила и при этом смотрела на меня так недоверчиво, будто я и в самом деле колдун и чародей. Я был доволен произведенным впечатлением и, уходя, загадочно сказал: «Ах, что-то я устал. Сегодня, пожалуй, лягу спать на сеновале». По ее взгляду я уже понял, что она так и так не осталась бы ночевать со мной под одной крышей.
Где-то около трех часов ночи, когда я спал глубоким сном, меня кто-то очень осторожно разбудил. Эта была маленькая Доня, пышущая здоровьем двенадцатилетняя девочка. Скакать на лошади она умела лучше всех своих старших братьев. «Что случилось, дитя мое?» — «Ах, дядя, мне было не уснуть, а завтра ты уже уезжаешь, и поэтому я хочу тебя кое о чем спросить». Мои глаза привыкли к полумраку, а Доня продолжала: «Пожалуйста, дядя, скажи мне правду: если бы мама тебя не остановила, то нож действительно прошел бы насквозь через руку, а потом через левый глаз, вылетел бы в окно, медленно вернулся бы через дверь и улегся на стол?» — «А ты сама как думаешь, Доня, такое возможно?» — «Вот это-то мне и не дает покоя. Я себе даже представить такого не могу». — «И в этом ты права, девочка моя. Между нами говоря, я себе тоже не могу такого представить». — «Выходит, ты просто дурачил маму за то, что она тебя не любит?» — «Да, сегодня днем она тайно дала твоему старшему брату полстакана водки, а мне — не дала». — «Хочешь, я принесу тебе сейчас стакан водки и кусок медового пирога?» — «Да ты, кажется, хочешь подкупить меня, задобрить, чтобы я тебе больше никогда не рассказывал таких историй?» — «Да, и еще потому, что ты мне нравишься, ты мне очень нравишься, дядя», — сказала она и исчезла. Я уверен, что если бы на сеновале было светло, я бы увидел, как она покраснела, потому что даже по ее голосу было слышно, как щеки ее заливает румянец. Она принесла мне полный стакан водки и кусок медового пирога, мы сидели и весело болтали, пока не начало светать. Брат пришел доить корову, и Доня рассказала ему про фокусы и колдовство. Он доил и громко смеялся, так что корова повернула к нему голову и удивленно посмотрела на него своими большими глазами. Объяснить ей мы ничего не могли, потому что из всей этой истории она поняла бы ровно столько, сколько ее сестра, моя невестка. Так я и уехал, оставив в родном селе добрую, знающую правду племянницу и злую, не знающую правды невестку, кото-рая наверняка до сих пор не имеет понятия, что такое театр.