Нам выдали обмундирование и начали муштровать. Нашим командиром был кадровый офицер, обер-лейтенант Штейниц. Узнав, что я актер, он вызвал меня к себе и беседовал со мной о театре, актерах и литературе. Штейниц был интересующимся, образованным человеком и тоже не ждал от этой войны ничего хорошего. Он сразу же приказал выдать мне новую форму и пригласил вечером в офицерский салон. После обильного ужина я развлекал публику декламациями. Некоторые офицеры пришли с женами. В салоне было очень уютно. Все они были добры ко мне, а Штейниц так просто души во мне не чаял. На следующее утро он вызвал меня к себе и приказал подать прошение о предоставлении мне, как деятелю искусства, права служить в армии добровольцем всего один год. Для этого я должен был сдать экзамен в Венской академии музыки и сценического искусства. Пока я дожидался ответа, он сделал меня инструктором. Меня повысили в звании: я стал ефрейтором, а потом капралом. После сдачи экзамена в Вене я стал «однолетним добровольцем». Почему добровольцем, не знаю, но жил я замечательно! Наше подразделение перевели в Венгрию, в Деванью и Сольнок. По приказу командира батальона некоторые из тех, кто, так же как и я, были призваны на год, должны были пройти курс офицерской подготовки. Нас объединили в особую группу, а Штейниц стал ее командиром. Тут я наслаждался всеми привилегиями высшего класса: жилье, еда, обращение — все было лучше, чем у простых солдат, которые после шести недель мучений под названием «муштра» сразу же отправлялись на фронт. Кто-то сопротивлялся и пускался на разные хитрости, лишь бы не попасть так быстро на войну. Особенно популярным был трюк с цыганками, жившими в пригородах. Там за одну крону можно было купить первосортный триппер и на четыре недели лечь в госпиталь в Ораде. За две кроны можно было получить мягкий шанкр, с которым в госпитале оставляли не меньше чем на шесть недель. А если раскошелиться еще больше, то можно было купить настоящий сифилис, и тогда «геройская смерть» откладывалась до лучших времен.
В один прекрасный день командование поменялось, наше подразделение однолеток было расформировано, и мы все оказались в Австрийской Силезии, в городе Фрейденталь. Там я попал в маршевую роту, получил походное снаряжение и в начале 1916 года отправился на итальянский фронт. Почти год Штейниц берег меня и не давал мне погибнуть смертью храбрых. Вместе со мной на фронт пошел Юрко Слезак, молодой гуцул с украинских Карпат. Он сказал, что его все равно через четыре недели отправили бы на фронт, и, чтобы нам не расставаться, он пошел туда чуть раньше вместе со мной, потому что мы с ним очень подружились. Слезак уже трижды был ранен, потерял на войне большой палец, но сохранил присутствие духа. Он был высокий и сильный. Словно великан, возвышался он над нашим взводом. Карпатский гуцул. Стойкий и коренастый, словно старый бук. Но улыбался этот Слезак застенчиво, по-детски. Как всякий хороший солдат, он ненавидел бездумную строевую подготовку, и я всегда давал ему «внутренний наряд», чтобы он мог остаться дома. Другие солдаты относились к этому с пониманием, потому что он был единственным из нас, кто уже побывал «там». Его так растрогало мое чувство справедливости, что он добровольно пошел со мной на фронт, а меня так растрогало это его решение, что рядом с ним я чувствовал себя так, как будто был у себя дома рядом со старшим братом.