Да, но Беллочка в одном права: его колебания не могут длиться бесконечно. В стране уже поднялась буря, и она быстро сметет всякого, кто не поспешил ухватиться за что-то крепкое, имеющее сильные корни или фундамент. И раз он по личным соображениям не может пойти к самому Мясникову, то все же к кому-то надо пойти.
Тут он вспомнил о руководителе армейских большевиков Рогозинском. Этот офицер, вчера такой же поручик, как он сам, теперь стал во главе какого-то «военно-революционного комитета» армии, намеревающегося после проведения армейского съезда взять в свои руки командование армией. К этому уже легче пойти и спросить: «Скажите-ка, голубчик, ведь вы тоже наверняка не из рабочих и крестьян, что же побудило вас стать большевиком? Неужели вы не понимаете, что Россия не может существовать без армии, а армия — без дисциплины, без подчинения младших старшим, солдат — офицерам? А ваша революция есть бунт солдат против офицеров, то есть она призвана погубить армию, а стало быть, и Россию! Так зачем же вы пошли на это? Из честолюбия, из желания стать солдатским кумиром, «вождем», а там хоть трава не расти? Или у вас действительно есть какая-то иная правда, которую я еще не могу постигнуть? Так какая она, скажите, поделитесь, чтобы я тоже мог разобраться в этом кавардаке, знать, куда мне идти, с кем и зачем...»
Евгеньев считал, что в эти дни имеет право обращаться с такими вопросами к любому офицеру и ждать ответа. Думая так, он наконец собрался в тот дождливый вечер к Рогозинскому, когда встретил Соловьева. И пока шагал рядом с ним к дому, где помещался военревком армии, вдруг посмотрел на предстоящий разговор совсем иными глазами. Во-первых, он понял, что этому разговору помешает шагающий рядом человек, который, конечно, был большевиком. Да и сам Рогозинский едва ли станет разговаривать с невесть откуда взявшимся летчиком о том, почему он выбрал этот, а не иной жизненный путь. Скорее всего, он примет Евгеньева за провокатора, подосланного штабом. От этой мысли ему стало так не по себе, что он немедленно повернулся и пошел назад.
Но, не дойдя до своего дома, он остановился, потрясенный: что же, выходит, ему некуда идти? Ни к комиссару Гродскому, ни к Рогозинскому? «То есть как это — некуда? — тут же спросил он самого себя. — Ты же знаешь... Туда, к гренадерам! Да, да! Как сказал в тот день капитан Веригин? «Мы это дело так не оставим». Я должен был сразу же догадаться, что если прольется кровь (как уверенно говорила об этом Изабелла), то прежде всего там, в Гренадерском корпусе...»